Международный литературный проект "женщины на века". Мать Мария (Скобцова): Горячее сердце

Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна (урожд. - Пиленко, по второму браку - Скобцова, в монашестве - мать Мария; псевдонимы - Юрий Данилов, Ю. Д.) - поэтесса. Отец юрист, товарищ прокурора Рижского окружного суда. Уже в гимназические годы начала писать стихи.

В 1909-1911 была слушательницей Высших женских (Бестужевских) курсов. В 1910 вышла замуж за юриста Д. В. Кузьмина-Караваева, знакомого с литераторами модернистской ориентации. Кузьмина-Караваева стала участницей «сред» на «башне» Вяч. Иванова, позже - членом акмеистского «Цеха поэтов», где и был издан ее первый стихотворный сборник «Скифские черепки» (1912). В нем за романтической поэтизацией легендарного прошлого угадывалось острое ощущение душевного кризиса, переживаемого современным человеком. Дебют поэтессы был оценен критикой неоднозначно. По мнению В. Я. Брюсова «сочетание воспоминаний о “предсуществовании” в древней Скифии и впечатлений современности придает этим стихам особую остроту». Н. С. Гумилев считал, что в книге «слишком много юношеского лиризма», игры метафорами, и отделял надуманную внешнюю фабулу - историю любви царевны-рабыни к своему господину - от «подлинно древних и странных строк пейзажа». С Блоком у Кузьминой-Караваевой сложились особые, творчески-доверительные отношения, о чем она впоследствии рассказала в мемуарах «Встречи с Блоком» (1936). Личность поэта в восприятии Кузьминой-Караваевой отразилась в образе главного героя ее неоконченной поэмы-мистерии «Мельмот-скиталец».

Вторая книга Кузьминой-Караваевой - повесть «Юрали» (1915), написанная ритмической прозой и стилизованная в духе аллегоризма евангельских притч. Ее лейтмотив - тема духовного пути, предопределенного свыше. Поэтический сборник «Руфь» (1916) - книга уже зрелого автора, пережившего религиозный переворот. Начиная с этого сборника и до конца жизни Кузьмина-Караваева выступает как религиозный поэт, размышляя о трудном пути к Богу, о христианском долге и подвижническом служении.

В годы революции Кузьмина-Караваева жила в Анапе. В 1918 была избрана городским головой Анапы, арестовывалась белогвардейцами за сотрудничество с большевиками. В 1920 - в эмиграции, с 1923 - в Париже. В 1924-1925 под псевд. Юрий Данилов вышли хроникально-автобиографические повести Кузьминой-Караваевой «Равнина русская» и «Клим Семенович Барынькин», повествующие о годах революций и гражданской войны в России. В к. 20-х сближается с русскими религиозными философами Н. О. Лосским, Н. А. Бердяевым, С. Н. Булгаковым, участвует в создании Православного богословского института в Париже. В 1927 вышла книга Кузьминой-Караваевой «Жатва духа. Жития святых» (вып. 1-2, Париж), в 1929 - монографические очерки о А. С. Хомякове, Вл. С. Соловьеве и Ф. М. Достоевском, проникнутые пафосом религиозного служения. В 1932 в Париже Кузьмина-Караваева приняла монашество (православное) и имя Мария. Став «монахиней в миру», она неутомимо занималась благотворительной деятельностью. Противница религиозного аскетизма, она была глубоко убеждена, что «путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет…». Она продолжала писать стихи, христианские по содержанию: о жизни и смерти, о добре и зле, о современном человеке, переживающем свою богооставленность в «пустыне мира» (Стихи. Берлин, 1937).

Во время фашистской оккупации Парижа стала активной участницей движения Сопротивления: укрывала гонимых, спасала бежавших советских военнопленных, отправляла посылки заключенным. В феврале 1943 была арестована гестапо и в апреле отправлена в концлагерь Равенсбрюк, где погибла, добровольно пойдя на смерть вместо одной из заключенных.

Жизнь Елизаветы Юрьевной началась как сказка

Трудно и больно писать об этой удивительной женщине, духовной дочери Сергия Булгакова, так сильно любившую жизнь, своих родных, друзей и товарищей. Жизнь этой очаровательной девушки начиналась как сказка. Елизаве́та Ю́рьевна Пиленко, по первому мужу - Кузьмина́-Карава́ева, по второму - Скобцова, родилась 8 декабря 1891 в Риге в семье юриста Юрия Дмитриевича Пиленко и Софии Борисовны (урожденной Делоне). Ее дом № 21 по улице Элизабетес в г. Риге (архитектор Э. Тромповский) сохранился до наших дней. По распоряжению общественности в 2011 году на нём установили мемориальную доску с надписью: «Здесь родилась святая Мать Мария, урожденная Елизавета Пиленко (1891-1945)».

В 1895 году Юрий Пиленко вышел в отставку и переехал с семьей в Анапу. Там, в шести верстах от города, находилось имение Джемете - дом с виноградниками, доставшийся ему после смерти отца, отставного генерала и известного винодела Д. В. Пиленко. В мае 1905 года за успехи в виноградарстве Юрия Дмитриевича назначили директором Императорского Никитского ботанического сада и одновременно - директором училища садоводства и виноделия, в результате чего его семья переехала в Ялту. В южном городе Лиза Пиленко окончила 4-й класс ялтинской женской гимназии с наградным листом 2-й степени.

Весной 1906 года за успехи в работе и верность его Императорскому величеству Ю.Д Пиленко был перевели на службу в Петербург. Но случилось непоправимое. Выехать к месту назначения он не успел: 17 июля 1906 года он скоропостижно скончался в Анапе. Смерть отца потрясла Лизу. В связи с такой трагедией, как позже признавалась, она потеряла веру в Бога.

В августе 1906 года, овдовевшая С. Б. Пиленко с двумя детьми - Лизой и Дмитрием, переехала в Петербург. Сначала Лиза училась два года в частной гимназии Л. С. Таганцевой, затем перешла в гимназию М. Н. Стоюниной, которую закончила с серебряной медалью весной 1909 года. По рекомендации матери, Лиза поступила на высшие Бестужевские курсы, на философское отделение историко-филологического факультета. В феврале 1908 года Лиза Пиленко познакомилась с Александром Блоком, с которым у неё впоследствии завязались сложные отношения и длительная переписка.

19 февраля 1910 года Елизавета Пиленко вышла замуж за помощника присяжного поверенного Дмитрия Кузьмина-Караваева, бывшего большевика и близкого знакомого многих столичных литераторов. Вместе с ним посещала собрания «на башне» Вячеслава Иванова, заседания «Цеха поэтов», знаменитые религиозно-философские собрания, общалась с Николаем Гумилёвым, Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом, Михаилом Лозинским и Алексеем Толстым.

Бестужевские курсы Лиза не окончила. Весной 1912 года, с помощью друзей поэтов, она издала первый сборник стихов под названием - «Скифские черепки», который положительно встретили критики. Атмосфера столичной элиты стала тяготить Елизавету Юрьевну и она, по совету друзей, уехала сначала на курорт Бад-Наухайм, затем перебралась в Крым. Там она общалась с Алексеем Толстым, приехавшим погостить у Максимилиана Волошина и Аристархом Лентуловым.

Весной 1913 года Елизавета Юрьевна оставила своего мужа Дмитрия Кузьмина - Караваева, хотя официальный развод был получен лишь в конце 1916 года.

18 октября 1913 года у Кузьминой-Караваевой родилась дочь, которой она дала имя Гаяна (греческое - «земная»). В начале 1914 года Елизавета Юрьевна послала Блоку рукопись своей новой книги стихов «Дорога». Поэт вернул ее для переработки и исправления многих стихов. Данный сборник так и не был издан. В этот период в жизни Елизаветы Кузьминой-Караваевой происходит душевный разлад. По ее словам, у нее - «перепутья». Ее все больше тянет к религиозным вопросам, особенно занимало ее христианство, русская православная вера и монашество. Появились у нее размышления о цели и смысле жизни, которая не совсем ладилась. В апреле 1915 года Елизавета Юрьевна опубликовала философскую повесть «Юрали», написанную под впечатлением чтений Евангелия. А через год вышел сборник ее стихов «Руфь», в который вошло много стихов из неопубликованного сборника «Дороги».

Февральскую революцию Кузьмина-Караваева встретила с энтузиазмом. В марте 1917 года она вступает в партию эсеров, программа которой ей была по душе. Почти весь 1917 год Елизавета Юрьевна провела в Анапе, занимаясь общественно-политической работой. В феврале 1918 года ее избирают городским головой Анапы. А после изгнания белогвардейцев, когда большевики взяли власть в городе, Кузьмина-Караваева, хотя и не разделяла коммунистических взглядов, заняла должность комиссара по здравоохранению и народному образованию. Она встала на защиту населения от грабежа и террора. Когда Анапу захватили войска Деникина, Елену Юрьевну арестовали, ей грозила смертная казнь за «комиссарство» и участие в национализации частной собственности. 15 марта 1919 года дело Кузьминой-Караваевой рассматривал краевой военно-окружной суд в Екатеринодаре, и только благодаря квалифицированным адвокатам, она получила всего две недели ареста.

Летом 1919 года Кузьмина-Караваева вышла замуж за Д. Е. Скобцова, кубанского казачьего старшину, бывшего председателя Кубанской Краевой Рады. После разгрома Белого движения на Кубани, весной 1920 года, Елизавета Скобцова с матерью и дочерью Гаяной эвакуировались в Грузию, Там же у Елизаветы Юрьевны родился сын Юрий. Затем вся семья Скобцовых эмигрировала в Константинополь, оттуда в Сербию, где 4 декабря 1922 родилась дочь Анастасия. По рекомендации отца Сергия Булгакова семья Скобцовых уезжает в Париж. Это произошло 6 января 1924 года.

За два года, 1924-1925, Елизавета Скобцова опубликовала в эмигрантских журналах повести «Равнина русская» и «Клим Семенович Барынькин», в которых описывается трагедия Гражданской войны в Крыму, а также автобиографические очерки - «Как я была городским головой» и «Друг моего детства». Особое место в ее прозе занимает мемуарно-философское эссе «Последние римляне».

7 марта 1926 года умерла от менингита её младшая дочь Анастасия. Потрясенная горем, Елизавета Скобцова почувствовала духовное перерождение и открыла для себя новый смысл жизни в служении людям во имя Бога. С 1927 года она стала активным деятелем Русского студенческого христианского движения (РСХД), в качестве разъездного секретаря путешествовала по Франции, посещая русские эмигрантские общины, выступала с лекциями, публиковала заметки о тяжёлой жизни эмигрантов. Заочно окончила Свято-Сергиевский православный богословский институт в Париже.

16 марта 1932 года в церкви Свято-Сергиевского православного богословского института Елизавета Юрьевна приняла от митрополита Евлогия (Георгиевского) монашеский постриг. Ей было присвоено имя Мария в честь святой Марии Египетской. По благословению духовного отца протоиерея Сергия Булгакова мать Мария начала своё нетрадиционное монашеское служение в миру, посвятив себя благотворительной и проповеднической деятельности. Она организовала в Париже общежитие для одиноких женщин, создала отделение для туберкулезных больных в Нуази-ле-Гран под Парижем. Она была в нем и сестрой хозяйкой, и лекарем, и заведующей отделением: ходила на рынок, готовила пищу, делала уборку помещений, расписывала домовые церкви, вышивала для них иконы и плащаницы.

Мать Мария сама ходила по ночлежкам, трущобам и притонам, чтобы протянуть руку помощи своим измученным соотечественникам. Русских во Франции было более миллиона, и большинство из них жило в нужде. Созданное ею общежитие для бедных на ул. Лурмель, 77, часто критиковали за "богемную евангельскую атмосферу", и некоторые монашки со священниками не выдерживал этой атмосферы и преждевременно покидали своих несчастных больных.

При общежитии была устроена церковь Покрова Пресвятой Богородицы, курсы псаломщиков и миссионерские курсы. В 1935 году, по инициативе монахини Марии, было создано благотворительное и культурно-просветительское общество «Православное дело». В него вошли такие известные философы как Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Георгий Федотов и многие другие.

В июне 1935 года в Париже произошла встреча матери Марии с советским писателем Алексеем Толстым. А в июле он навсегда забрал с собой в Россию старшую ее дочь - 22-х летнюю Гаяну.

Елизавета Кузьмина - Караваева и Алексей Толстой

Среди представителей русской творческой интеллигенции, с которыми общалась в Петербурге Е. Ю. Кузьмина-Караваева, имя Алексея Толстого (1882-1945) занимает значительное место. Их частые встречи скорее носили характер философско-богословского и литературного направления. И хотя они были разными людьми, как по темпераменту, так и политическим, и религиозным вопросам, они чувствовали взаимную симпатию друг к другу. Объединяла их поэзия, литература, интеллектуальность, жизненные проблемы и взаимная дружба. Общение оставило заметный след в жизни каждого из них, хотя для Елены Юрьевной след этот оказался трагическим.

Весной 1911 года Алексей Толстой со своей гражданской женой С. И. Дымшиц и новорождённой дочерью Марьяной приехал из Парижа в Петербург. Там он сразу окунулся в мир столичной «богемы»: посещал разные кружки, редакции журналов и газет. По-видимому, в конце этого года Елизавета Кузьмина-Караваева, которой было всего 20 лет, познакомилась с этим интересным литератором и собеседником. Она была начинающей поэтессой, а граф Толстой, которому исполнилось тридцать, известным писателем и автором нескольких увлекательных книг. Встречи их, в основном, происходили в редакции журнала «Аполлон» и в поэтическом объединении Николая Гумилёва «Цех поэтов».

И хотя Толстой очень быстро охладел к «Цеху» и отошёл от него, Елизавета Кузьмина-Караваева стала его активной участницей. Благодаря поддержке друзей-поэтов в марте 1912 года она выпустила свой первый сборник стихов под названием - «Скифские черепки»». К удивлению и радости автора, скромная книжечка вызвала большое количество откликов, преимущественно благожелательных. Книжку заметили, оценили, и молодая поэтесса Елизавета Юрьевна приобрела известность и заняла свое место в литературном мире Серебряного Века. Чтобы понять причину трагедии судьбы матери Марии, нам надо перенестись в детство ее дочери Гаяны, проходившее в годы гражданской войны. Гаяна училась школьным предметам дома. Её бабушка С. Б. Пиленко обладала очень высокой дворянской культурой, которую щедро передавала своей внучке. Мать Гаяны, как мы знаем, была поэтессой, художником, философом, что положительно отразилась на ребенке. Отчим девочки Дмитрий Скобцов, в прошлом учитель, терпеливо передавал ей свои знания разных предметов.

Завершилось образование Гаяны уже за рубежом, в Париже, куда переехала семья Пиленко. Отношения в их семье были теплыми: мать и дочь любили друг друга. Елизавета Юрьевна частенько брала с собой Гаяну, когда по делам службы ездила по местам «русской Франции», где жили и трудились русские эмигранты. Вдвоем они были и на съездах Русского Христианского Студенческого Движения (РХСД). Когда мать Мария основала Дом для бедных, Гаяна помогала матери по хозяйству. Она даже помогала куховарить в столовой общежития на улице Лурмель 77 в Париже. Гаяна была очень общительной девушкой, дружила со своими сверстниками, юношами и девушками, разделявшими ее взгляды на жизнь и общество. Вполне закономерно, что о жизни в Советском Союзе у Гаяны не было никаких представлений. Это была другая страна, враждебная капиталистической Франции, другой мир, который для нее был наглухо закрытым.

В июне 1935 года в Париже открылся 1-ый Конгресс Европейских Писателей в защиту Культуры и искусства. Для участия в нем в составе группы советских писателей приехал давний знакомый Елизаветы Юрьевны писатель Алексей Толстой. Его выступление на Съезде о развитии демократии, гуманизма и построения социализма в Советском Союзе, вызвало бурные аплодисменты. А. Толстой был большой мастер «пускать пыль» в глаза, отличался красноречием и энциклопедичностью знаний. Его авторитет, прекрасное ораторское искусство использовалось новой властью в качестве «наглядной агитации» для заманивания в нашу страну эмигрантов: писателей, деятелей культуры, философов, других известных лиц. На Призыв Алексея Толстого откликнулись многие писатели и культурные деятели, в том числе Максим Горький и Александр Куприн.

В дни работы Конгресса Алексей Толстой встречался с матерью Марией и имел с ней продолжительные беседы. Религиозную позицию - стать монахиней и отдать все свои силы на служение Богу, он не одобрил.

А. Толстой познакомился с дочерью Елизаветы Юрьевны Гаяной, которая, наслушавшись «сладких песен» писателя о жизни в Советском Союзе, захотела в нем побывать и притом срочно. После закрытия Конгресса Алексей Толстой, как и обещал, забрал с собой юную особу для продолжения учебы и воспитания в родной для них стране. Ехали они отдельно от остальных членов делегации, через Лондон. Так решил маститый писатель. С дороги он писал своей жене Н. Крандиевской: «Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой, Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью — в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу /она монахиня/ и про Гаяну расскажу подробно». (1) Конечно, по стилю письма легко заметить, что написано он не столько писателем, сколько работником советских следственных органов, отвечающих за безопасность писателей в чуждой для советов стране.

Елена Юрьевна тоже рвалась уехать на свою родину, но ее религиозные убеждения не позволили это сделать. Ее время еще не пришло. Мать благословила свою дочь на добрые дела в Советской стране. Она напутствовала Гаяну стихами, представляя её библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши, после Великого Потопа. Но Отъезд Гаяны вызвал негативную реакцию среди близких друзей сестры Марии. Её не раз упрекали в любви к России, коммунистическому строю и родным соотечественникам.

Эта поездка закончилась страшно. В конце августа 1936 года Гаяна скончалась в Москве. Весть об этом дошла до Парижа только через месяц. Мать Мария была убита горем. Многие опасались за ее здоровье, ожидая худшего. Критик и друг Елизаветы Юрьевной К. В. Мочульский, передает её слова после смерти Гаяны: «Бессонными ночами я её видела и с ней говорила… всё было темно вокруг и только где-то вдали маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть». (2).

Мать Мария тяжело выдержала этот удар судьбы. Встречи её с А. Толстым в Париже летом 1935 года были последними, больше они никогда не встретятся, и она никогда не узнает правду о смерти своей любимой дочери. Тайна этой смерти была такой же жестокой, как сама жизнь матери Марии.

Судьба дочери Гаяны в Москве

Пасынок А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейн в своих воспоминаниях пишет: «Однажды мы приехали на машине в Ленинградский порт встречать возвращающегося из Франции отчима (1935 г.). Мы увидели его, машущего нам рукой с верхней палубы. Он спускался по трапу, сопровождаемый носильщиком, нагруженным чёрными заграничными чемоданами. С ним рядом шла тоненькая девушка, пугливо озирающаяся вокруг. Взяв её за руку, отчим сказал: «Вот я вам привёз подарок. Ты помнишь, Туся (жена, Н. Крандиевская) - Лизу Кузьмину-Караваеву? Это её дочь Гаяна. Она коммунистка и хочет жить в Советском Союзе. Гаяна пока будет жить у нас» (3).

У Алексея Толстого был роскошный барский дом в Царском Селе, подаренный ему революционной властью. Новые хозяева его отличались открытостью и хлебосольством. Но кроме большой семьи писателя, в нём всегда кто-нибудь гостил или ночевал. В доме было много прислуги, был и лакей, как в старину. Волькенштейн рассказывает: «Гаяна стала жить у нас, постепенно свыкаясь с новой обстановкой и новыми людьми. Спустя некоторое время она поступила на Путиловский завод (ошибка, фабрика Волькенштейна), чтобы получить, как говорил отчим, «рабочую закалку», а затем поступить в ВУЗ. Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она, подолгу молча, сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до неё было дело». (4)

В Париже Гаяна отличалась молодым задором, всегда была активной, веселой и необыкновенно доброй. Она напоминала свою мать в её молодые годы. Сама сестра Мария очень образно сказала о дочери, что это не девушка, а «пир огня и света». Подтверждает такую версию и Доминик Десанти (1919-2011), автор книги «Встречи с матерью Марией. Неверующая о святой». (Перевод Т. Викторовой, Санкт-Петербург, 2011). Она вспоминает: «А с Гаяной мы подружились. Вместе бродили по городу, сидели в кондитерской, много говорили. Гаяна хотела вернуться в Россию, считала, что только там действительно сможет найти себя. Она познакомилась с молодым человеком, переводчиком при советском посольстве. Он предложил выйти за него замуж и уехать в Россию. В это же время группа советских писателей - среди них были Пастернак, Бабель, Алексей Толстой - приехали в Париж на антифашистский конгресс. Гаяна познакомилась с Алексеем Толстым, и он сказал: «Выходи замуж, а я тебя привезу как свою секретаршу». Он уговорил мать Марию отпустить Гаяну, и она уехала». Переводчиком в советском посольстве и был Георгий Мелия.

В Ленинграде Гаяна была другим человеком. «Огня в крови у неё уже не было» - как скажет сын писателя Никита Алексеевич Толстой. У нее появилась молчаливость и замкнутость, а еще печаль и задумчивость. Гаяна была больше грустной, чем веселой. Наверное, это объяснялась тем, что она оказалась в совершенно чуждой ей обстановке, среди недружественных и даже враждебно к ней настроенных людей.

Хотя другой сын Толстого, Дмитрий, наоборот, вспоминал Гаяну как милую, чистосердечную, открытую, живую, приветливую, доброжелательную и весёлую девушку, и в то же время, очень простую и наивную. Он говорит, что в их доме всевозможные розыгрыши и хитрости были частью их быта. «Её можно было легко ловить на любой крючок». (5)

Но был такой тревожный случай, сильно настороживший девушку. После приезда в Детское Село, Гаяну вызвали вечером на улицу. Неизвестный человек сказал ей «по секрету», что местные подпольные троцкисты хотят установить связь со своими единомышленниками на Западе, для этого им понадобится ее помощь. Возвратившись домой, Гаяна рассказала обо всём этом Алексею Толстому, который посоветовал ей обратился к сотруднику НКВД, жившему в их же доме. Гаяна сходила к нему. Но на этом все и закончилось. Больше ее не вызывали и не предлагали «дела». Скорее это была проверка или сознательная провокация, организованная самой же службой НКВД. (6).

В Ленинграде Гаяна попыталась разыскивать своих родственников. Известный математик Б. Н. Делоне, к которому она обратилась, сразу же отрёкся от племянницы, опасаясь, что она, как французская поданная, его скомпрометирует. Это был 1935 год. Но Гаяна не унывала, она была уверена, что нашла своё место в жизни, и новая власть не даст ей пропасть. После возвращения из Чехословакии, в октябре 1935 года, Алексей Толстой оформил развод с Н. Крандиевской и женился на Л. Баршевой. Крандиевская с младшим сыном Дмитрием уехала из Детского Села, и Гаяна осталась в доме одна. Когда в декабре 1935 года, после двухмесячного отдыха в Кисловодске, новобрачные Толстые вернулись в Детское Село, Гаяны в их доме уже не было. Она уехала в Москву, оставив им записку. Вскоре и Толстые перебрались в столицу. С Гаяной они больше не встречались. «Долгое время нам о ней ничего не было известно, а ещё много времени спустя мы узнали, что она умерла от тифа. Как звали её мужа и чем они занимались в Москве, я не знаю». Так написал об этом младший сын Алексея Толстого - Леонид Толстой. (7)

Гаяна тем временем в Москве поступила на работу в проектную контору и вышла замуж за Григория Мелия, с которым была знакома ещё по Парижу. В Париже он находился то ли в качестве советского студента, то ли - сотрудника посольства. Гаяна писала из Москвы своим родным оптимистические письма, даже в апреле 1936 года поздравила по телефону мать с Пасхой.

Но случилось непредвиденное: Гаяна скоропостижно скончалась 30 августа 1936 года в Москве и 1 сентября была похоронена на Преображенском кладбище. В свидетельстве о смерти было написано, что причиной ее смерти был тиф. Такому дикому диагнозу никто не поверил. Анна Ахматова сразу заявила, что от тифа так быстро не умирают. Тем более никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не наблюдалось. В гибели Гаяны, Ахматова подозревала НКВД, и свои подозрения основывала на собственном опыте и опыте своего сына, которого гноили в тюрьмах. Проводили аналогию смерти Гаяны со смертью дочери Марины Цветаевой. Но странное дело, такие версии не проверялись, поэтому о них скоро забыли.

Были и другие версии. Исследователи предложили искать разгадку смерти Гаяны не только в последних ее письмах, но и в письме её мужа в Париж. Действительно, муж сообщал матери Марии, что он сам похоронил жену и поставил на ее могиле крест. Но в документальном романе Н. Н. Берберовой «Железная женщина» (М.1981), есть правдоподобная версия о ее гибели. Писательница сама подсказала, что Гаяна умерла от неудачного аборта. И скорее всего от «подпольного», поскольку с 27 июня 1936 года аборты в СССР были запрещены. Она пишет:

«Он [А.Н. Толстой - С.Ц.] увозил крестницу с собой на теплоходе, из эмигрантского болота в счастливую страну Советов. В Париже девочка (ей было тогда лет восемнадцать), [ошибка - 22], погибает, она - коммунистка и хочет вернуться на родину, откуда ее вывезли ребенком. Ее мать теперь православная монахиня, а отец, давно разошедшийся с ее матерью, известный реакционер Кузьмин-Караваев, перешел в католичество и делает карьеру в Ватикане. «Давайте поможем Дочери монахини и кардинала, -сказал Толстой, смеясь. В Париже она не знает, что с собой делать, и хочет домой». (8).

Но из слов Берберовой невозможно установить, действительно ли был сделан аборт, кем и в каких условиях он проводился, и почему никаких сведений об этом событии ни у кого нет? И почему нужно было вырывать деревянный крест из ее могилы?

Мы не верим, что смерть Гаяны в Москве была ошибкой подпольных лекарей. Почему же тогда Георг Мелия совершенно ничего не писал об аборте, и вообще, почему ни единым словом не обмолвился о болезни своей супруги, и почему он полностью исчез из русской истории?

У читателей к нему имеется очень много вопросов. Что это за человек, чем занимался, и был ли он, в самом деле, мужем Гайны, или это было подставное лицо секретных органов?

Из материалов известно, что Гаяна вышла замуж в Москве в 1936 году за ревнивого советского студента, с которым познакомилась ещё в Париже. Известно его имя и фамилия - это Георгий Мелия, называемый Гаяной — Жоржем. И все-таки, нам интересно знать об этом человеке, какие его паспортные данные: дата рождения и смерти, его профессии, дата и место заключение брака, и почему после женитьбы Гаяна оставила для себя свою фамилию Кузьмина - Караваева? Гжегож Войцевич допускает, что Георгий Мелия мог быть тайным сотрудником НКВД, подставленным сталинской полицией для наблюдения за русскими эмигрантами, прежде всего — за самой Матерью Марией и её ближайшим окружением. Он говорит, что его отношения с Гаяной, опирающиеся на настоящую или притворную любовь, могли создавать идеальную легенду для ведения спецопераций. Вот потому о нем совершенно невозможно найти каких-либо сведений.

Однако по стихотворению матери Марии под номером 17 «Не слепи мня, Боже, светом» можно легко установить, что мать Мария знала о смерти дочери значительно раньше. Свое стихотворение она посвятила умершей Гаяне и дату под ним стоит она поставила -23 августа 1936 года.

Мы приведем это стихотворение полностью для того, чтобы читатель смог убедиться, какие горестные чувства владели матерью, когда она узнала о смерти любимой дочери:

«Не слепи меня, Боже, светом,
Не терзай меня, Боже, страданьем.
Прикоснулась я этим летом,
К тайникам Твоего мирозданья.
Средь зеленых, дождливых мест,
Вдруг с небес уронил Ты крест.
Принимаю Твоей же силой
И кричу через силу: «Осанна!»
Есть бескрестная в мире могила,
Над могилою надпись: Гаяна.
Под землей моя милая дочь,
Над землей осиянная ночь.
Тяжелы Твои светлые длани,
Твою правду с трудом принимаю.
Крылья дай отошедшей Гаяне,
Чтоб лететь ей к небесному раю.
Мне же дай мое сердце смирить,
Чтоб Тебя и весь мир Твой принять». (9)

Нет никакой тайны, что в 1935 -1937 годах политическая полиция - НКВД, занималась уничтожением детей репрессированных лиц и ликвидацией потомков эмигрантов. Гаяна, как дочь Матери Марии-эмигрантки, полностью вписывалась в их сценарий.

Ф. Ф. Волькенштейна до конца жизни мучила судьба Гаяны, он не мог успокоится от такой трагической ошибки лекаря или бабки повитухи. Приемный сын Алексея Толстого обвиняет в гибели молодой женщины своего отчима, который бросил ее на произвол судьбы, проявив черствость и безразличие к близкому ему человеку. Он пишет: «…совершенно безответственное поведение отчима, который неизвестно для чего привёз Гаяну из-за границы, а затем, занятый своими личными делами, бросил её на произвол судьбы. Все жили своими жизнями. Алексей Николаевич вырвал Гаяну из её, какой бы то ни было жизни, а затем бросил! Судьба Гаяны тяжелым камнем лежит и на моём сердце». (10) В этой истории, весь А. Толстой, замечает исследователь.

Какой была жизнь Гаяны в Ленинграде, не только не разглядели сыновья Толстого, но и сам писатель А. Толстой. В своем письме матери Марии, Гаяна много говорит о новых увлечениях, о люби к литературе, о редких книгах, о желании создать библиотеку, о строительстве новой страны. Она живет духом этого города, родной страны, любит ее и хочет, чтобы все люди были ей близкими и родными. Гаяна совершенно не жалуется на свою жизнь, она сообщает матери множество фактов и имён, которые ей интересны, близки и принесут радость. Она пишет о книге Сталина, триумфе Г. Улановой, о театрах, музеях, даже рисунках матери, которые встретила у букинистов и о многом другом, что стало для нее родным. Из приводимого письма мы делаем вывод, что Гаяне не был чужд писательский стиль, она тонкий лирик и поэтесса, это очень образованная девушка, для которой родная страна стала светлым будущим.

«Дорогие мои! Вообще я больше ничего не понимаю, всё мутно и как-то странно, чтобы не сказать, что забавно выше всякой меры. Всю жизнь, кажется, я была математиком и кроме этого меня мало, что интересовало. Теперь я уже перестала понимать и себя. Я вам писала, что ради шутки начала писать какую-то белиберду, но оказалось что эта белиберда уже не настолько белиберда; и даже до такой степени, что я теперь печатаюсь в одном из самых серьёзных литературных журналов, не говоря уже о газетных подвалах.

Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы. (Имеется в виду писатель и литер. критик А. О. Старчаков, близкий друг, соратник, помощник и соавтор Алексея Толстого. После ареста его в 1937 г. Алексей Толстой отрёкся от него А. Ш.).

Гаяна Кузьмина-Караваева (1913-1936 )

Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, - и готовятся работы о нём. Одну из них взял мой друг Старчаков, и мы с ним выясняли, откуда симпатичный Лев Николаевич брал своё учение, кто был его учителем и т. д. У нас остался с ним только один невыясненный вопрос, который при всём желании не смогли открыть: это зачем старик ездил в Оптину пустынь. Конечно, мне было странно, что на него влиял Энри Жорж, если принять во внимание, как этого экономиста характеризовал Маркс. Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне даёт не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше, чем на заводе или же даже при чтении книг. Перед праздниками у нас будут раздавать награды и как ударнице-стахановке мне, кажется, будет преподнесено полное собрание сочинений Сталина. Я так довольна, что мне трудно описать.

Сейчас вот уже две недели как я сижу дома, хожу в театры, концерты и вообще ничего не делаю, кроме писания, так как я поранилась на заводе, разрезала довольно сильно палец. Наталья Васильевна /Крандиевская 1888-1963, третья жена А. Толстого, русская поэтесса/ страшно испугалась, и поэтому были подняты все знаменитости города, чтобы смотреть мой палец и лечить его, когда ничего в общем нету. Одним словом, прописали «аква дистилата». Самый печальный факт в моей биографии, если это можно назвать моей — это то, что Алёша разошёлся с Натальей Васильевной, и это были совершенно феноменальные драмы, в которых я себя очень глупо чувствовала. Алёша ещё не вернулся из Чехии, а когда вернётся, ходят слухи, что мы с ним переедем в Москву. А там не знаю.

Вообще во всеобщем представлении /кажется/, что приехала дочь поэтессы Кузьминой-Караваевой, развела Алёшу, и они поженятся в ближайшем будущем и уедут в Москву. Это совершенно достоверно говорят все до такой степени, что я не знаю, как мне отбояриваться от всяких обедов, вечеров и т. д.

…Мама, кажется, Алёша тебе не соврал, когда говорил обо мне!!! Пока сижу в Детском Селе, но может, поеду с Алёшей на юг в Крым, Кавказ. Как я этого хочу. Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. (Жорж-Георгий Мелия, в последующем муж Гаяны, с которым познакомились в Париже).

…Какие у меня книги. Мне жаль, мама, что ты их не можешь почитать и поучить, а это тебе было бы интересно; поэтому, чтоб не пропадало /время/, я занялась этим делом.

Мама, у тебя есть моих 100 франков. Не могла ли бы ты спросить у Константина Вас. Мочульского, какие за последние месяцы вышли хорошие книги, и прислать их мне. Ты знаешь мой вкус. Если вышел Жид или что-нибудь в этом роде, пусть К. В. постарается для меня.

В мою же очередь я могу тебе послать кое-что, если это тебя интересует. О, если бы у меня были деньги, какая бы у меня была Библиотека. Тут такие букинисты, что Париж им в подмётки не годится. Чрезвычайно весело находить то тут, то там рисунки небезызвестной вам личности. (Очевидно старые рисунки самой м. Марии, подаренные ранее А. Толстому).

Конечно, мама, ты наверно их не помнишь, а мне приятно их видеть, даже и на чужих стенах. Ну вот, кажется, и все мои новости. Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью. Мне хочется перед тем как кончить письмо, пуститься в лирику или просто развести романтизм.

Сейчас уже глубокая осень и наверно на днях пойдёт снег. Я его жду с таким нетерпением. Уже 2 градуса только, и по вечерам я сижу часами у камина и смотрю, как горят дрова. На улице воздух такой прозрачный, такой вкусный; немного пощипывает в носу и так хорошо пахнет. Листья все опали, и в парке как-то совершенно волшебно. Через голые деревья виднеются старые постройки, ещё времен Екатерины Второй. Озеро такое чудное, что кажется таким оно может быть только на картинке. Последние цветы доцветают, воздух особый, и звуки уже совсем какие-то своеобразные. Теперь только я поняла, почему мама любила бродить по Ленинграду. Я это так хорошо понимаю, что сама брожу часами, и когда уже от усталости ноги не идут, мне всё же ещё хочется ходить и ходить. Я совершенно влюбилась в этот город и мне кажется, что на свете ничего не может быть лучше.

Была на премьере в Мариинском театре; мне очень понравился балет «Бахчисарайский фонтан», и Галя Уланова была бесподобна. Была и в Филармонии и в Александринке — всё мне тут нравится и всем я довольна, но поверьте, что я от этого не забываю вас и часто думаю о вас, и крепко люблю. Крепко целую вас всех и очень-очень люблю. Гаяна» (11).

Фашистский лагерь смерти Равенсбрюк

После оккупации Франции Елизавета Юрьевна наладила контакты с членами французского Сопротивления. Она спасала евреев, передавала посылки заключенным, укрывала бежавших из лагерей советских военнопленных и французских патриотов. Летом 1942 года, во время массовых арестов евреев в Париже, мать Мария проникла на зимний велодром, где их держали в изоляции, и провела там три дня. Ей удалось спасти четверых еврейских детей в мусорных корзинах. В годы войны в одном из ее общежитий провел свои последние дни поэт К. Бальмонт. В другом пансионате ей удалось спасти от уничтожения архив И. Бунина.

В феврале 1943 года, по доносу недоброжелательных монахинь, мать Мария была арестована. Вместе с ней в гестапо попал и сын Юрий, его фашисты отправили в концлагерь Бухенвальд, а затем перевели в лагерь Дора на строительство подземных ракетных заводов, где он и погиб в феврале 1944 года.

В нацистском лагере смерти Равенсбрюк, мать Мария провела в качестве узницы последние два года жизни. Она была моральной и духовной опорой для заключенных. Среди ее близких и знакомых людей в лагере были французские коммунистки и участницы Сопротивления. Мать Мария читала им свои стихи, рассказывала о России, о Блоке, перевела на французский язык «Катюшу», которую невольницы, невзирая на запрет, пели. Своей верой, теплыми словами и личным примером она поддерживала множество, утративших веру в справедливость, женщин.

Сохранилось воспоминание узницы лагеря смерти С.В. Носович, записанное Н.А. Кривошеиной, в котором повествуется о жизни матери Марии в фашистском концентрационном лагере Равенсбрюк. Узница рассказывает, как познакомилась с матерю Марией, как несмотря на разность бараков и большие расстояния между ними, она ходила к матери Марии на духовные беседы. Номер барака Елизаветы Юрьевны был 15, она запомнила его на всю жизнь.

«Беседы наши,- пишет Носович, - всегда происходили во дворе лагеря. Матушка, в легком летнем пальто, вся ежилась от холода, и физически, как и все, была измучена ужасными условиями жизни в Равенсбрюке. На это она, впрочем, мало жаловалась, а больше ее угнетала тяжкая моральная атмосфера, царившая в лагере, исполненная ненависти и звериной злобы. У матушки самой злобы не было — был гнев души: она пошла на борьбу против немцев, как христианка и за самую сущность христианского учения, и не раз повторяла: «Вот это у них и есть тот грех, который, по словам Христа, никогда не простится — отрицание Духа Святого». (12)

Реконструкция иконы, над которой мать

Мария работала в лагере Равенсбрюк

Мать Мария близко сошлась со многими советскими девушками и женщинами, бывшими в лагере. Она всегда подчеркивала, что ее заветная мечта - поехать на Родину, в Россию, чтобы работать там не словом, а делом, и чтобы на родной земле слиться с родной церковью.

Носович пришла к ней в тяжелую минуту жизни, потому что чувствовала, что теряет почву пол ногами, чувствовала, что не выдерживает сердце и не хватает душевных сил бороться с самой собой в этом беспроглядном мраке лагеря. Она искала у Марии поддержки, и с радостью говорит, что такую поддержку она от нее получила. На слова Носович, что у нее вся жизнь уже остановилась и кончена, мать Мария ответила, что надо не падать духом, нужно взять себя в руки и думать не узко лишь о себе, а шире, глубже, в том числе и о других своих товарищах. А еще сказала, что надо думать выше земных рамок и условностей. В других религиях, говорила она, тоже частица истины, в каждой из них она есть. Только в христианстве, она вся целиком.

Другой раз, зашел у них разговор о надзирательнице, жестокой польке, выходце из хорошей семьи. Ничто так не удаляет от Христа, как буржуазность, говорила Е.Ю., этих и ад здешний не прошибет. Бойтесь этой женщины - это аристократическая чернь. Ее покарает суд Божий, и она будет мучиться в Аду.

Платок, вышитый матерью Марией

в лагере Равенсбрюк в 1944 г .

Часто у них был разговор о русской молодежи, ищущей знаний, любящих труд, полной жертвенности для блага будущих поколений. Речь у них шла о советской девушке, попавшей в руки немецких палачей, и они не заметили, как к ним подошла польская эсесовка. Она грубо окликнула мать Марию и стеганула ее со всей силы ремнем по лицу. Мать Мария молча сдержала слезы и, как будто не замечая этого зверства, хотела докончить беседу. Взбешенная фашистка набросилась на нее и дважды ударила ремнем по лицу. Мать Мария отошла в сторону, вытерла кровь и пожелала ей такой же участи, причем безо всякой злобы.

В феврале больную Носович эвакуировали в Маутхаузен, а мать Марию, более сильно больную, оставили в лагере Равенсбрюк, где она трагически погибла. До конца своих дней, говорит спасенная узница, она осталась свободной духом, и не поддалась рабской ненависти. Все, кто ее знал или соприкасался с ней в тюрьме или лагере, надолго запомнят яркий, незабываемый, столь редкий образ русской интеллигентной женщины, ставшей по-настоящему деятельной христианкой. «В самые горькие минуты нашей жизни, она оказывала нам духовную помощь и поддержку, причем всем, кто только к ней приходил». (13)

В фашистском лагере смерти Равенсбрюк, где уничтожали все святое, ставили человека ниже животного, мать Мария, перенося нечеловеческие муки и унижения, показывала пример доброты, человеческого сочувствия и стойкости. Она учила подруг по несчастью, изменить свое отношение к происходящему, находить утешение и спасение даже в самые страшные минуты своей жизни. Глядя на непрерывно дымящие трубы крематория, создающие чувство обреченности и смерти, даже в этих жутких картинах смрада, темноты и обреченности, она поддерживала дух своих сокамерниц. Говорила им, что этот густой тяжелый дым, такой страшный вначале, когда клубится около земли, а дальше, выше он делается прозрачнее и чище, и сливается с небом и вечностью.

Мать Мария погибла 31 марта 1945 года в концлагере Равенсбрюк. По одной из версий, она пошла в газовую камеру вместо другой русской женщины, совсем юной, надев на себя ее одежду. Через неделю, фашистский лагерь смерти Равенсбрюк был освобожден Красной Армией.

О жизни и творчестве матери Марии написано много книг и многими известными людьми, и еще больше статей. Отозвался о ней и Алексей Толстой, который в своем романе «Хождение по мукам», петербургский период её жизни передал в образе «Елизаветы Киевной».

Её судьбе посвящён фильм, вышедший на экраны страны в 1982 году. Главную роль - мать Марию, сыграла заслуженная артистка Советского Союза Людмила Касаткина.

В 1985 г. мемориальным центром «Яд Вашем» матери Марии посмертно присвоено звание «Праведник мира».

Мать Мария Канонизирована Константинопольским патриархатом, как преподобномученица 16 января 2004 года.

В Риге, в доме, в котором родилась мать Мария, (Елизавета Пиленко), в ее честь установлена мемориальная доска, и улица названа ее именем. - «Улица Элизабетес».

7 мая 1985 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Мать Мария (Кузьмина-Караваева) награждена Орденом Отечественной войны II степени (посмертно).

Письма Елизаветы Кузьминой-Караваевой из концентрационных лагерей

Когда мы говорим о лагерных письмах матери Марии (1891-1945), то имеем в виду четыре небольших по объёму письма, которые в период с февраля 1943 по апрель 1944, она отправила своей матери — Софии Пиленко (1863-1962), проживающей в то время в Париже. Два письма были написаны в гитлеровском лагере в Форт Роменвиль под Парижем, в местности Лиляс, а два в фашистском концентрационном лагере Равенсбрюк. Об этом мы узнали из статьи Гжегожа Войцевича, талантливого исследователя загадочных страниц истории русской жизни. Но, прежде всего, необходимо несколько слов сказать о самой Софии Борисовне Пиленко, родившейся в аристократической французской семье Делоне, родственнице последнего коменданта Бастилии.

София Пиленко - мать Елизаветы Юрьевны, очень добрая, глубоко порядочная женщина, которая на всем жизненном пути своей дочери оберегала ее, оказывала ей помощь в самые трудные минуты ее жизни. Так было, когда Елизавета выхода замуж 19 февраля 1910 года за Дмитрия Кузьмина-Караваева (1886-1959). Она не оставляла свою дочь и после развода с ним. Была неотлучна с ней и после второго брака, когда ее дочь создала новую семью с Даниилом Скобцовым (1884-1968). София Пиленко была надежной опорой на всем жизненном пути матери Марии. Переживши трагедии своих детей и внуков, преждевременно ушедших из жизни, она скончалась в тишине и забытьи. (14).

Лагерные письма матери Марии - это не только документ эпохи, но и важное биографическое звено будущей святой со своим веком и будущим. Она пишет о буднях концентрационного лагеря, высказывает опасения матери за судьбы своих родных и близких, передает свои страдания о сыне Юре Скобцове и больной, одинокой матери Софии, которая в силу пожилого возраста остро переживала арест и разлуку. Она понимала, что этот разрыв - навсегда.

Первое письмо написано 27 февраля 1943 по-французски из Форта Роменвиль. Подписано инициалами: М.М. Перевод на русский выполнен Еленой Клепининой-Аржаковской. Елена Юрьевна пишет, что в лагере не очень жесткая дисциплина. Она часто видит сына Юру. Он хорошо себя держит. Пишет, что они не голодают, хотя от продуктов питания не откажется. Просит присылать поочередно посылки: макароны, картофель, фасоль, в лагере есть возможность куховарить. Просит прислать тетрадь и ручку и что-нибудь для вышивки, а также белых ниток. Писать ей разрешено раз в месяц, ее поместили в большой зал с 34 женщинами. Разрешают прогулку - 2 часа в день. Очень надеется, что сидеть будет недолго. Отец Дмитрий Клепинин бодр и занимается. Юра увлечен новыми знакомствами, для него это познавательно. Она очень рада, что вместе с ней находятся друзья. Всех их четверо - это она, сын Юрий Скобцов, священник Дмитрий Клепинин (1904-1944) и Фёдор Пьянов (1889-1969). Елизавета Юрьевна успокаивает свою мать и надеется на скорое освобождение.

Читатель прекрасно понимает, что письмо матери Марии написано эзоповским языком и там, где говорится о хорошем, радостном, обязательно надо понимать в обратном. Прекрасной маркизы в концлагерях не бывает. Немецкая цензура фашистского лагеря работала четко и без осечки. И все же мать Мария сказала о главном, что в лагере будет пребывать не долго, скоро их всех отправят в другие места, более суровые и страшные.

Второе письмо матери Софии - это открытка, отправленная 3 марта 1943 года. Написано оно по-французски в Форте Роменвиле, следовательно, там, где много писать не дают. Она пишет о том, что её сильно взволновал отъезд 26 февраля 1943 года сына Юрия и его друзей из Роменвиля, в пересыльный лагерь Компень. Мария узнала, что в этот же пересыльной лагерь переведут всю их четверку. В Роменвиле мать Мария последний раз увидела из кузова машины Даниила Скобцова, который 26 апреля 1943 г. приехал в лагерь, чтобы передать посылку. В Компьене ей удалось в последний раз встретиться с Юрием. На следующий день, 27 апреля 1943 года, из Компьеня в Равенсбрюк ушел новый транспорт, а с ним и узница с фиолетовым треугольником на лагерной робе под № 19263.

Из Роменвиля она просит свою мать, чтобы та не беспокоилась о посылках, потому что их друзья, Игорь и София, знают, как и что с ними делать. Игорь — это, скорее, Игорь Кривошеин (1897-1987), сотрудник матери Марии, а София — это София Медведева. До ареста матери Марии они занимались отправлением посылок для заключённых в Компьень. «Я хотела бы как можно скорее воссоединиться с ними», - пишет она в надежде, что скоро увидит сына и друзей. Свое письмо она заканчивает коротко: «Здесь все хорошо», что надо читать - плохо.

Письмо третье от декабря 1943 года написано по-немецки из Равенсбрюка, страшного фашистского лагеря смерти. Мать Мария пишет, что уже третий раз пишет своей матери, но ответа, к сожалению, нет никакого: ни посылки, ни письма. Она очень беспокоится о судьбе сына Юрия и чувствует, что это рок. О себе она говорит, что здоровье ее до конца заключения останется хорошим. Она чувствует себя сильной и крепкой, и имеет огромное желание всех их увидеть и знать, что они живы и счастливы. А в конце есть такие слова: «Не беспокойтесь обо мне, все хорошо. Я стала совсем старой». (15)

Но мы знаем, что желания ее никогда не сбудутся. Она больше никогда не увидит своего сына Юрия, не увидит и своих друзей. Сын Юрий 6 февраля 1944 умрёт от изнурения и болезни, а тремя днями позже, 9 февраля, скончается отец Дмитрий Клепинин. Очень огорчает ее выражение, что она стала совсем старой. Это слова 53-летней женщины, которая раньше уверяла всех, что находится в хорошем настроении и здравии, значит, в лагере происходят страшные дела, о которых она не может говорить.

И вот через четыре месяца мать Мария напишет свое последнее лагерное письмо матери - Софии Борисовне. Это будет прощальное письмо, но обе женщины пока об этом ничего не знают. Оно было написано 4 апреля 1944 года на французском языке из Равенсбрюка. Перевела его Елена Клепинина-Аржаковская. Мать Мария пишет:

«Дорогая моя мама. Получила от тебя 3 посылки, деньги и письмо. Не посылай мне сигарет и ничего, что нужно варить. Масло, яйца и печенье прибыли совершенно свежими. Я так рада была получить от вас всех вести. Если б я могла только знать адрес Юры. Не посылай мне больше денег, у меня вполне достаточно. Я здорова и жду с нетерпением, когда увижу всех моих любимых. Скажи моим друзьям из церкви и другим, чтобы они мне что-нибудь прислали к Пасхе. Это будет для меня большой радостью. Что будет с православным Западом? Я благодарю тебя. Я много думаю о том, как все будет дальше, где каждый будет оставаться, что будет с Юрой. Пиши мне». (16) Даже не верится, что это письмо написано из страшного лагеря смерти - Равенсбрюка, в котором в газовых камерах соженно 90 тысяч людей разных национальностей.

Равенсбрю́к - концентрационный лагерь Третьего рейха, расположенный на северо-востоке Германии в 90 км к северу от Берлина около одноимённой деревни. Сейчас он стал частью города Фюрстенберг. Лагерь существовал с мая 1939 до конца апреля 1945 года. Был определён как «охраняемый лагерь заключения для женщин». Считается крупнейшим женским концентрационным лагерем нацистов. Количество заключённых за всё время его существования составило более 130 тысяч человек. В лагере все делалось для того, чтобы умерщвлять узников разных национальностей.

У нас создается впечатление, что письмо матери Марии написано не из фашистского концлагеря, а из немецкого курорта Баден-Баден, где уровень жизни отдыхающих, значительно выше простых тружеников. Но так писать диктовала фашистская цензура, прекрасно зная, что они станут достоянием гласности. Иначе письмо не дойдет. Мы допускаем, что мать Мария предчувствовала, что обречена, и что свою жизнь закончит в газовой камере.

Словами «Пиши мне», обрывается лагерная корреспонденция матери Марии с Софией Борисовной Пиленко. В июне 1944 года монахиня ещё будет восторгаться открытием второго фронта в Европе, который поможет разгромить фашизм. Она ждала этого, торопила, молилась, даже вышивала на тюремной косынке сюжет о высадке союзных войск в Нормандии. Но с каждым днем она слабеет, и от голода и болезней силы покидают ее. 10 января 1945 года, крайне истощенная от дизентерии, она попадает в Югендлагерь, расположенный за 1 километр от Равенсбрюка. Это уже было началом конца, а 31 марта 1945 года, в Страстную Субботу, мать Марию, вместо ее подруги, увели в газовую камеру. Так закончила свой земной путь монахиня Мария, чтобы навсегда соединится с Теми, которые были ее родными, близкими и которых любила до своего конца.

Издательство РНБ. СПб., 2000 г.

Анна Ахматова

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева познакомилась с Анной Ахматовой на тверской земле. Имение матери Гумилёва Слепнёво, было неподалёку от Борискова, которое принадлежало семье Кузьминых-Караваевых (в Бежецком уезде. Эти две фамилии находились между собой в дальнем родстве: Н. С. Гумилёв приходился свояком мужу поэтессы Д. В. Кузьмину-Караваеву. В Борискове жили и племянницы Гумилёва.

Летом 1911 года Елизавета Юрьевна с мужем отдыхали в Борискове. Тогда же из Парижа в Слепнёво приехал и Гумилёв со своей женой Анной Ахматовой, а 15-го июля, в день именин В. Д. Кузьмина-Караваева (свёкра Лизы), Гумилёв представил Ахматову родным и друзьям. В тоже лето в Слепнёве и Борискове отдыхали и начинающий художник ДДБ (Д. Бушен) и родной брат Лизы — Д. Пиленко. Сохранилась групповая фотография, сделанная летом 1911 года, на которой сняты многие из упомянутых лиц. На этой фотографии Елизавета Юрьевна стоит рядом с А. Ахматовой.

В октябре 1911 г. После создания «Цеха поэтов» обе поэтессы часто встречались. Постоянного помещения у «цехистов» не было, и они собирались на квартирах наиболее активных членов, в том числе у Гумилёва и у Кузьминых-Караваевых.

По свидетельству С. К. Маковского, Гумилёв был «повеса из повес». Его увлечение Лизой Пиленко можно отнести к зиме 1908-1909 г. г. когда она ещё училась в гимназии. Но и позже он сохранил по отношению к ней самые добрые чувства. Елизавета Юрьевна вскоре разочаровалась в «Цехе». Она считала, что ни с Гумилёвым, ни с Ахматовой ей «не по пути». Они были очень разными и душевной близости между ними не получилось, а скорее даже некоторое отчуждение, холодок. Об этом говорят и известные оценки, которые дала А. Ахматова Кузьминой-Караваевой. Д. Е. Максимов задал Анне Андреевне вопрос: почему Блок не ответил на признания Лизы? — и получил ответ исполненный режущей беспощадности от Ахматовой — «Она была некрасива — Блок не мог ею увлечься». Несмотря на то, что жизненные и творческие пути двух поэтесс ещё накануне революции далеко разошлись, а революция, гражданская война (эмиграция Е. Ю.) поставила между ними непреодолимую преграду, А. Ахматова до конца дней сохранила уважительное отношение к Кузьминой-Караваевой и по дружески продолжала её звать Лизой.

Из очерка А. А. Ахматовой «Слепнево»

В имении Гумилевых Слепневе. 1912 г. В центре - Анна Ахматова, слева от нее - Мария Кузьмина-Караваева, справа - Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и художник Дмитрий Дмитриевич Бушен

В 1911 году я приехала в Слепнёво прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепнёве, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: «К слепнёвским господам хранцужанка приехала», а земский начальник Иван Яковлевич Дерин — очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за обедом и умирал от смущения, не нашёл ничего лучшего, чем спросить меня: «Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?» Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им казалось) таинственность называла меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастие.

Николай Степанович (Гумилёв) не выносил Слепнёво. Зевал, скучал, уезжал в невыясненом направлении. Писал: «Такая скучная, не золотая старина…» и наполнял альбомы Кузьминых-Караваевых посредственными стихами. Но, однако, там что-то понял и чему-то научился.

Я не каталась верхом и не играла в теннис, а только собирала грибы в обоих слепнёвских садах, а за плечом ещё пылал Париж в каком-то последнем закате. Берёзки и Подобино, Дубровка. Тётя Пофи (была очаровательная тётя Пофинька. Ей было тогда 86 лет) и Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (рожд. Пиленко). Неведомские. Хилковы.

Из бесед с Д. Д. Бушеном

Дмитрий Дмитриевич Бушен (1893-1993) — театральный художник, приходится двоюродным братом первого мужа Елизаветы Юрьевны К.-К. (будущей матери Марии). Рано потеряв мать, он воспитывался в семье Кузьминых-Караваевых. В 1912 г. Бушен окончил ту же петербургскую гимназию, что и муж поэтессы, после чего уехал в Париж «на практику». Был членом «Мира искусства». С 1918 работал в Эрмитаже, эмигрировал и с 1925 обосновался в Париже, где скончался в весьма преклонном возрасте. В 1991 году в Эрмитаже состоялась выставка его работ. Воспоминания ДДБ не были написаны им специально. Е. М. Богат встречался и беседовал с ним в Париже, поэтому и сохраняется его «живой» рассказ.

— Я был мальчиком, а она (Елизавета Юрьевна) обращалась ко мне, как к взрослому, хотя разница была всего 2 года. Я был страшно горд. Не помню, если в «Скифских черепках» её второе послание ко мне: «В безумных днях моих скитаний я встретила тебя, мой милый. И я, несущая отравы древних знаний и скорбь давно исчезнувших годин…» Он заплакал.

— Лиза была первым браком за моим двоюродным братом Митей. Он был на 10 лет, кажется старше меня, я воспитывался в их семье, моя мать умерла, когда мне было 2 года. Отец отвёз меня в Петербург к его родной сестре — матери будущего мужа Лизы. А Лизу я увидел первый раз, когда она ещё была невестой.

— В сущности она была одинока, и до замужества одинока, и даже, увы, после него. Поэтому они и расстались быстро с Митей. Он ввёл её в известные литературные круги, на «Башню» Вячеслава Иванова, но Вы, наверное, помните по её воспоминаниям о Блоке, насколько чужой она ощущала себя там. То, что казалось наверное «блеском эпохи» — её не интересовало! Помню, когда мы с Митей шли к ней на улицу Лурмель перед последней мировой войной.

Митя — Д. В. Кузьмин-Караваев — перед войной и во время неё жил во Франции, перешёл в католичество ещё в России до эмиграции в 1920 году, стал католическим священником и переехал в Рим после 1946 г. Отец Димитрий скончался и похоронен в Риме на кладбище Кампо Верано в склепе греческого колледжа св. Афанасия.,/p>

— Они виделись в Париже?

— Он жил постоянно в Риме, когда перешёл в католичество и стал монахом. Но в Париже бывал и хотел видеть Лизу, он испытывал к ней до конца жизни… — (Дмитрий Дмитриевич задумался) — …интеллектуальный интерес. Она на Лурмель в то время была уже монахиней. Была она монахиней нетрадиционной. Он стал традиционным монахом! Он умер в Риме и похоронен на хорошем кладбище. На их свадьбе, — вдруг он улыбнулся — я был чуть ли не шафером.

— Я помню очень хорошо эту свадьбу, в гимназии Александра Первого, 19-го февраля 1910 года. В этой гимназии была хорошая церковь. И часто те, кто кончал гимназию, а Митя вышел именно из неё, в этой церкви венчались. А потом молодых поздравляли, пили вино в актовом зале. Я был с Лизой и Митей в церкви и в актовом зале, потом у матери Лизы в Басковом переулке, затем вечером на вокзале. Они в тот же день уехали в Москву. Всё это было накануне выхода первой книги Лизы «Скифские черепки»… Почему она посвятила стихи именно мне? Может быть, потому что не нашла тогда во взрослых того, что искала всю жизнь в человеке, — готовность к подвигу. И обратилась к мальчику.

— В наших отношениях была существенная связь — она рисовала, и ваш покорный слуга, который художник, тоже рисовал. И это нас страшно сблизило.

— Летом мы жили (до её разрыва с Митей) в имении Борискове. У нас была общая мастерская. Она живописала, и я тоже живописал… А рядом было имение Слепнёво, имение Гумилёвых. Тогда я впервые увидел и поэта, и его юною красавицу жену Анну Ахматову. Помню как Лиза читала стихи и Гумилёву что-то в них не понравилось…

— А когда Анна Андреевна была в Париже (лет двадцать назад, в мае 1965 года), и мы с Эрнстом встречали её на вокзале (она возвращалась тогда из Оксфорда в СССР), Эрнст поцеловал её на перроне и сказал ей: «знаете, что это не мой поцелуй, это поцелуй Олечки Судейкиной, которая, умирая, завещала мне Вас поцеловать, от её имени…

О. А. Глебова, по первому мужу Судейкина, 1885-1945, актриса, певица, балерина. Небольшой портрет её висел всегда у А. Ахматовой на стене в её даче-«будке» в Комарово под Ленинградом.

— Каковы были бедствия русской эмиграции во Франции до второй мировой войны Вы, наверное, вообразить себе не можете. Это были ужасные бедствия. Порой мы с Эрнстом обедали одним апельсином.

С. Р. Эрнст, 1894-1980, искусствовед, друг Бушена. Автор многочисленных монографий, в частности о К. Сомове и А. Бенуа. Они вместе с Бушеном уехали в командировку из СССР в Париж и не вернулись.

— Однажды Эрнст выудил холст Делакруа на дешёвой распродаже, но деньги уходили, и мы опять были на мели. Я выполнял любую работу, даже росписи ванных комнат для богатых людей…

— Вы часто виделись с матерью Марией?

— Нет. Но я бывал у неё на Лурмель, пока мы не отдалились друг от друга. Она у нас бывала с сыном Юрой, один раз, и… с дочерью Гаяной. Это было ещё до отъезда Гаяны в Советский Союз.

По настоятельному совету семейного друга Алексея Толстого покинуть Францию, Гаяна уехала в СССР и вскоре оказалась совсем одна. Через год, в 1936 г., Гаяна погибла в Москве.

— Мы постоянно виделись с Олечкой Судейкиной. Она бедствовала, постарела. Потом в конце войны в её дом попала бомба. Она жила в комнате на последнем этаже и, по счастью, тогда была в гостях. У неё были увлечения. Одно из них хорошо помню — в её комнате летали птицы… вот сюда и попала бомба. А когда мы с Эрнстом показывали Ахматовой Париж, мы заказали для этого автомобиль… Вспоминали её первый день появления в Борискове с Гумилёвым, когда все читали стихи.

— А почему вы немного разошлись с Елизаветой Юрьевной в Париже?

— Это было уже во время войны, после падения Парижа. Она вела себя… несколько вызывающе. Я ей говорил: «Лиза, тише, тише, не надо. Не надо, чтобы немцы что-то подумали, что-то узнали.» А у неё было по отношению к ним такое чувство, страшно вызывающее. Она не скрывала, что их ненавидит и с ними борется. Помню, здесь, в этой комнате мы с Серёжей Эрнстом говорили об осторожности — а она обвинила нас, что мы держимся в стороне.

Обвинение было необоснованное, так как Д. Бушен и С. Эрнст оба участвовали во французском Сопротивлении, но не афишировали этого из соображений конспирации и в связи с поручаемыми им ответственными заданиями.

— Я помню её стихи до сих пор, даже те, которые никогда не были напечатаны. Помню их вот уже 60 лет… (и он читал её стихи).

100 знаменитых женщин Скляренко Валентина Марковна

КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (СКОБЦОВА) ЕЛИЗАВЕТА ЮРЬЕВНА (МАТЬ МАРИЯ)

КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (СКОБЦОВА) ЕЛИЗАВЕТА ЮРЬЕВНА

(МАТЬ МАРИЯ)

(род. в 1891 г. – ум. в 1945 г.)

Поэт, прозаик, публицист, художник, философ, общественный и религиозный деятель.

В человеческой памяти эта необыкновенная женщина осталась под именем, принятым в монашестве, – мать Мария. Последнее и окончательное имя, перекрывшее те, которыми она звалась прежде. В девичестве – Лиза Пиленко, в замужестве – Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, во втором браке – Скобцова. За каждым именем – новый жизненный этап, множество ярких, прекрасных событий и столько же трагических! «В личности матери Марии были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах – обращенность к миру, жажда облегчать страдания, жертвенность, бесстрашие», – говорил о ней философ Николай Бердяев.

Лиза впервые увидела свет 20 декабря 1891 г. в Риге, где отец ее – Юрий Дмитриевич Пиленко – служил в должности товарища прокурора окружного суда. Потомственный дворянин, он был юристом по образованию, а по призванию – увлеченным агрономом-виноградарем. И когда в 1895 г. два печальных события, последовавших одно за другим (кончина родителей), потребовали его присутствия в анапских поместьях – Хан Чокрак и Джемете, он решил оставить службу и перевез семейство от холодного Балтийского к теплому Черному морю. Юрий Дмитриевич и три его сестры были хорошими виноделами. Став взрослой, этим будет увлекаться и Елизавета Юрьевна, продолжая семейную традицию. После Февральской революции она подарит местным крестьянам усадьбу Хан Чокрак с просьбой устроить там школу для детей; школа была создана и существовала до конца 40-х гг.

В Петербург Лиза впервые попала весной 1894 г. Мать, Софья Борисовна (урожденная Делоне), привезла девочку на дачу к своей тетке Е. А. Яфимович, в прошлом фрейлине при дворе великой княгини Елены Павловны. С той поры и вплоть до 1906 г. Софья Борисовна с Лизой и младшим сыном Дмитрием приезжали к ней почти ежегодно. Весной 1905 г. Ю. Д. Пиленко был назначен директором Императорского Никитского ботанического сада и Никитского училища садоводства и виноделия. Семья переехала в Ялту. Год спустя неожиданно и скоропостижно Юрий Дмитриевич скончался, а вслед за ним в Петербурге умерла крестная мать Елизаветы Е. А. Яфимович. Вдова с детьми наскоро продала часть земель и засобиралась в столицу, поближе к родственникам. Несмотря на более чем скромные средства, Лиза училась в дорогих частных гимназиях, а в 1909 г. поступила на философское отделение историко-филологического факультета Высших женских (Бестужевских) курсов. Здесь она слушала лекции философов С. Л. Франка, Н. О. Лосского, юриста Л. И. Петражицкого. Впрочем, проучилась Елизавета Пиленко на курсах не более полутора лет.

В конце февраля 1910 г. неожиданно для родных, подруг и для себя она выходит замуж. Супруг – Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев – юрист и историк, был близок к эстетствующим модернистским литературным кругам, куда ввел и молодую жену. Увлеченная поэзией, она подружилась с Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым, другими поэтами «Серебряного века», была участницей «сред» в знаменитой «Башне» Вячеслава Иванова, активным членом «Цеха поэтов», гостила в Коктебеле у М. А. Волошина, посещала собрания Религиозно-философского общества. Скоро Елизавета Юрьевна сама начала печататься: в 1912 г. вышла первая книга стихов «Скифские черепки», а в 1916 г. – поэтический сборник «Руфь», где все больше стали сказываться ее религиозные искания и утверждающееся в душе христианство. К слову сказать, она стала первой женщиной, заочно изучавшей богословие в Петербургской духовной академии и закончившей ее. Отношения с мужем откровенно не ладились: то, что их объединило – увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом стремление к богемному образу жизни, – потеряло для Лизы былую привлекательность. Она явственно начала осознавать, что душа ее попала в капкан «безответственных слов». Ей, как человеку необычайной активности и действия, мир неспешных интеллектуальных бесед и философствований на отвлеченные темы, уводящих от конкретных нужд народа, казался ненужным. К тому же в гимназические годы у Елизаветы перед глазами был яркий пример бескорыстного служения, основанного на христианской вере и любви к ближнему, – речь идет о ее петербуржских тетушках по отцовской линии, профессионально занимавшихся благотворительной деятельностью, – куда более близкий ее характеру.

Ранней весной 1913 г. Елизавета Юрьевна уехала из Петербурга в Анапу. Пришло время осмысления пережитого в столице. Поселившись в имении Джемете, она продолжала писать стихи, занялась виноделием. Окончательный разрыв с мужем произошел осенью (вскоре после развода он принял католичество, а в 1920 г. эмигрировал, вступил в орден иезуитов и принял священство). А на исходе октября родилась внебрачная дочь Лизы. И было дано ей имя Гайана, что на греческом языке означает «земная», ибо рождена была от земной любви, которой Лиза пыталась заглушить бездонную страсть к Блоку.

Первая мировая война положила конец тихой провинциальной жизни. Ушел на фронт и пропал без вести отец Гайаны. Елизавета Юрьевна, не привыкшая быть в стороне от общественной жизни, осенью 1917 г. вступила в партию эсеров, какое-то время возглавляла городскую мэрию Анапы. С приходом большевиков, не разделяя их мировоззрения, все же согласилась стать комиссаром по здравоохранению и образованию. Позже она оказалась вовлеченной в борьбу эсеров против большевистской власти. Затем была арестована представителями Добровольческой армии, которым ее взгляды показались слишком «левыми», приговорена к расстрелу. Но на защиту поэтессы встали М. Волошин, А. Толстой, Н. Тэффи, Н. Крандиевская, В. Инбер и другие. Елизавету Юрьевну освободили. В следствии по ее делу принимал участие бывший учитель, а в то время член правительства Кубанского края Даниил Ермолаевич Скобцов. Позже они обвенчались. В 1920 г. Лиза с матерью и дочерью эмигрировала из России. С потоком беженцев из Новороссийска она отправилась в Грузию, где в Тифлисе у нее родился сын Юрий, затем на запад – в Константинополь, ставший лишь временным пристанищем. Здесь семья Скобцовых воссоединилась (Даниил Ермолаевич эвакуировался отдельно с кубанским казачьим правительством). Потом – в Белград. В Югославии, накануне переезда в Париж, на свет появилась дочь Анастасия (1922 г.).

Франция встретила беженцев несколько приветливее, чем предыдущие страны, хотя это никак не означало ни конца бедственного положения семьи, ни избавления от изнурительной работы. Елизавета Юрьевна окончательно испортила свои и без того близорукие глаза, выполняя швейные заказы. Когда Даниил Ермолаевич, выдержав экзамен, начал работать шофером такси, казалось, что станет легче… Говорят, Господь особо испытывает тех, кого хочет отметить своей любовью. Да, испытаний Лизе было отмерено сполна. Зимой 1926 г. тяжело заболела Настя. Доктора проглядели менингит в той стадии, когда можно было чем-то помочь. Девочку поместили в знаменитый Пастеровский институт; мать получила особое разрешение находиться при больной, ухаживать за ней, и в течение почти двух месяцев она присутствовала при медленном умирании своей дочери.

16 марта 1932 г. в храме Сергиевского подворья при парижском Православном Богословском институте Елизавета Скобцова приняла монашеский постриг, получив имя Мария в честь святой Марии Египетской. Но она не ушла в монастырь, а осталась работать в миру, поддерживая тех, кто оказался на дне эмигрантской жизни. «…Я знаю, что нет ничего лицемернее, чем отказ от борьбы за сносное матерьяльное существование обездоленных под предлогом, что перед вечностью их матерьяльные беды ничего не значат», – писала она. Для матери Марии любовь к Богу и любовь к людям были неотделимы. Не признавая голого аскетизма, она отстаивала право принявшего постриг быть в гуще жизни: «Сейчас для монаха один монастырь – мир весь». Еще с 20-х гг. она считала социальную работу одной из важнейших. Созданное по ее личной инициативе объединение, названное «Православное дело», стало центром социальной помощи, а также местом встречи многих писателей и ученых. Мать Мария и ее соратники организовали несколько общежитий и дешевых столовых, санаторий для туберкулезных больных, оборудовали две православные домовые церкви. Монахиня Мария сама участвовала в их росписи и вышивала иконы. Физической работы она не боялась: и полы мыла, и перебивала матрацы, и в то же время писала пламенные речи, выступала на конференциях. Ее перу принадлежит ряд полемических статей со страстной защитой своего понимания монашества как полного самоотречения в пользу служения людям, которое она считала первоочередной задачей – куда выше созерцания и «аскетических упражнений».

Вместе с тем, оказывая помощь больным и безработным, мать Мария никогда не опускалась до снисходительной благотворительности, унижающей и дающего и принимающего. Как-то раз ее спросили: «Почему вы в вашей столовой кормите не бесплатно, а берете один франк?» (в обычной закусочной мало-мальски приличный обед стоил франков восемь). Она ответила: «Я кормлю за франк, и все довольны: какая мать Мария молодчина, что так выкручивается. Если же я стала бы давать даром, каждый сказал бы: даром кормить невозможно; значит, кто-то дает деньги и, возможно, часть остается в ее кармане. А если я вижу, что человеку и франк не по силам, я ему его дам. Но все же он будет относиться к этому обеду более уважительно». Мать Мария не останавливалась даже перед тем, чтобы выписывать фиктивные справки о работе в основанных ею домах, потому что такие справки давали возможность устраиваться на реальную работу. Через несколько лет парижская администрация заподозрила неладное и действительно выявила фиктивность многих справок, выданных матерью Марией, но уважение к ней было настолько велико, что этому делу не дали хода.

В 1936 г. многострадальную женщину постигло новое горе: ее старшая дочь Гайана, вернувшаяся за полтора года до того в Советский Союз, скоропостижно скончалась в Москве, согласно укоренившейся версии – от тифа. Мать Мария приняла эту смерть с христианским смирением. Она вообще мало делилась своими переживаниями с окружающими, внешне держалась с людьми непринужденно: веселая, немного лукавая улыбка часто озаряла ее полное, румяное лицо и оживляла карие глаза. Она охотно общалась с людьми и производила впечатление открытости и прямоты. Интересен тот факт, что еще накануне нападения Германии на СССР Американский Еврейский Рабочий комитет составил список лиц, которых США готовы были принять в качестве беженцев. В том списке была и мать Мария. Надо ли говорить, что проблемы выбора для нее даже не существовало. После оккупации Франции Елизавета Юрьевна наладила контакты с организациями французского Сопротивления. Она спасала евреев, отправляла посылки заключенным, укрывала бежавших советских военнопленных и французских патриотов. Во время массовых арестов евреев в Париже летом 1942 г. она проникла на зимний велодром, где их держали в изоляции, и провела там три дня. Ей удалось организовать побег 4-х детей в мусорных корзинах. В одном из ее общежитий в годы войны провел свои последние дни поэт К. Бальмонт. В другом пансионате ей удалось спасти от уничтожения архив И. Бунина. В феврале 1943 г. мать Мария была арестована, вместе с ней в гестапо попал и сын Юрий (был отправлен в концлагерь Бухенвальд, а затем в Дору на строительство подземных ракетных заводов, где и погиб в феврале 1944 г.).

Даже в нацистском лагере смерти Равенсбрюк, где она провела в качестве узницы последние два года жизни, мать Мария была духовной и моральной опорой своих товарок – заключенных вместе с ней французских коммунисток и участниц Сопротивления. Читала стихи, рассказывала о России, о Блоке, перевела на французский язык «Катюшу», и ее, невзирая на запрет, пели узницы концлагеря. Своей верой, бодростью, участием она поддерживала множество людей. Здесь, в лагере, был предел человеческой беды и муки и страшная возможность духовного отупения и угасания мысли, здесь так легко было дойти до отчаяния. Но мать Мария уже умела осмысливать страдания и самую смерть. Она учила своих подруг по несчастью пересматривать свое отношение к окружающему, находить утешение даже в самых страшных образах лагерного быта. Так, непрерывно дымящие трубы крематория создавали чувство обреченности; даже ночью полыхало зарево печей, но мать Мария, показывая на тяжелый дым, говорила: «Он такой только вначале, около земли, а дальше, выше делается все прозрачнее и чище и, наконец, сливается с небом. Так и в смерти. Так будет с душами»…

Рассказ о матери Марии был бы неполным без упоминания о ее незаурядных художественных способностях. Она прекрасно рисовала (некоторые ее акварели хранятся в Русском музее в Санкт-Петербурге), владела техникой древнерусского шитья, иконописью, росписью стен, техникой витража. И до последних дней жизни в ней не умирал художник. Даже в невероятных условиях концлагеря, терпя голод, холод, непосильный труд и жестокие побои, Елизавета Юрьевна находила в себе силы творить. Здесь ею была вышита икона «Пресвятая дева с распятым младенцем», по словам очевидиц, производившая сильнейшее впечатление, и создана вышивка «Высадка союзных войск в Нормандии», тканью для которой послужила обычная лагерная косынка одной из женщин. 31 марта 1945 г., накануне праздника Пасхи, Елизавета Скобцова была умерщвлена в газовой камере (по некоторым данным – заменив собой одну из узниц). Это случилось за два дня до того, как под эгидой Красного креста начали освобождать заключенных, вывезенных из Франции…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Англия и реформация. Генрих VIII, Эдуард VI, Мария, Елизавета. Шотландия и Мария Стюарт. Век Елизаветы. Гибель армады Теперь мы вынуждены обратиться к тем событиям, которые наполняют собой историю Англии в тот важный период времени, который начинается с