Биография В. И

Место работы: Учёная степень: Учёное звание: Альма-матер : Награды и премии:

Васи́лий Ива́нович Аба́ев (осет. Абайты Васо ; 2 (15) декабря , селение Коби Тифлисской губернии, ныне Грузия - 12 марта , Москва) - выдающийся советский и российский учёный-филолог, языковед-иранист , краевед и этимолог, педагог, профессор.

Биография

Окончил факультет общественных наук Ленинградского университета (). Работал в Кавказском историко-археологическом институте АН СССР (1928-30), с 1930 - в Яфетическом институте (позднее преобразованном в Институт языка и мышления им. Марра), с 1950 - в в Москве. Ранние работы под сильным влиянием идей Н. Я. Марра ; впоследствии переходит на позиции традиционного сравнительно-исторического языкознания .

Опубликовал исследования «Нартовский эпос» (1945), «Осетинский язык и фольклор» (1949) . Одна из главных работ В. И. Абаева - фундаментальный «Историко-этимологический словарь осетинского языка» в 5 томах (1958-90); в нём прослеживается этимология и история осетинских слов и внешние связи осетинского языка с индоевропейскими и неиндоевропейскими языками.

Публиковал также теоретические исследования по общим проблемам языка и методологии лингвистики («Язык как идеология и язык как техника» (1934), «Понятие идеосемантики» (1948), «Скифоевропейские изоглоссы» (1965)). В ранних работах 1930-х гг. во многом в духе Марра предложил разграничивать два аспекта языка: «технику» и «идеологию». В статье г. с позиций традиционной филологии выступил с резкой критикой зарубежного и отечественного структурализма , повторив стандартные для советского идеологического дискурса тех лет обвинения структуралистов в «дегуманизации» лингвистики (имеется полемический ответ П. С. Кузнецова на эту статью).

Умер 12 марта 2001 года в Москве. Похоронен в некрополе при Храме Рождества Пресвятой Богородицы во Владикавказе.

Память

Награды

Напишите отзыв о статье "Абаев, Василий Иванович"

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

Исаев М. И. Василий Иванович Абаев (род. 15 декабря 1900 г.) // Отечественные лексикографы: XVIII-XX века / Под ред. Г. А. Богатовой . ; Лексикографический семинар; Кабинет «Славянский мир». - М .: Наука , 2000. - С. 399 - 417. - 512 с. - 1 000 экз. - ISBN 5-02-011750-1 . (в пер.)

Ссылки

Дубинская О. . Независимая газета (ng.ru) (27 декабря 2000). Проверено 3 февраля 2013. .

Отрывок, характеризующий Абаев, Василий Иванович

– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность, соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество, и щедрость, и добронравие, и любовь к человечеству, и в особенности повиновение, которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.

Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.

Для посвященных людей одно имя Васо Абаева говорит о целой эпохе в развитии отечественной филологии и языкознания. Непосвященные люди, может быть, подивятся тому, что им это имя неизвестно. В действительности, подчас не зная о тех, кто за нас творит духовную историю человечества, мы постоянно пользуемся плодами этого творчества.

"Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами" - эта блоковская фраза, пожалуй, одна из самых известных и цитируемых. Но в то же время - один из фантомов Серебряного века. И для многих из нас за этим ничего не стоит, кроме поэтического эха пыльных степей с отдаленным отзвуком копыт скифских конниц. История загадочного племени входит в нашу жизнь через смутные познания легенд о курганах и золоте скифов, о величественном царстве, некогда оставившем свои следы в Крыму и Предкавказье, и о таинственном его исчезновении с лица земли.

Василий Иванович Абаев стоит в ряду тех ученых, кто продолжил жизнь скифов в своих фундаментальных трудах, обратившись к научным, историческим фактам и выявив отчетливые, но скрытые временем взаимосвязи удивительного скифского племени с другими индоевропейскими народами. Вслед за Всеволодом Миллером Васо Абаев, Жорж Дюмезиль, Эмиль Бенвенисг убедительно доказали, что жизнь скифов не закончилась - она продолжается в языке, обычаях, верованиях, эпических сказаниях другого народа, живущего с нами бок о бок. Этот народ - осетины.

Васо Абаев родился в горном осетинском селении Коби (по Военно-Грузинской дороге) за две недели до конца XIX века. Окончив Тифлисскую классическую гимназию, он уже в 18 лет преподавал родной язык в сельской школе. Единственное звание, за которое он энергично боролся, как он сам признается, это было "звание студента Петроградского университета в 1922 году". И действительно, поступив в университет на иранский разряд этнолого-лингвистического отделения, он в 1924 году опубликовал первые результаты своих исследований.

С тех пор за 75 лет кропотливого, титанического и многогранного труда из-под его пера вышло более 300 научных работ. Главный труд всей жизни Василия Абаева - фундаментальный, первый в своем роде "Историко-этимологический словарь осетинского языка", в котором на материале 190 языков и наречий мира развернуто глобальное полотно взаимосвязей осетинского языка. "Что такое этимологический словарь? - писал Василий Иванович. - Это - самый глубинный аспект исторического словаря. А что такое этногенез? Это - самый глубинный вариант истории народов". Работой над этим словарем Абаев отстоял и развил в отечественной науке метод сравнительного языкознания, показав неисчерпаемые возможности исторического подхода к языковому богатству различных этносов - от глубокой древности до наших дней.

Василий Абаев раскрывает картину развития осетинского языка от его древнеиранских корней. На богатой лингвоисторической базе академик Абаев убедительно доказывает принадлежность осетинского языка к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Именно к этой группе принадлежал древний язык скифов и сарматов. Основным проводником языкового наследия этих племен стали аланы - их прямые потомки, которые, в свою очередь, являются непосредственными средневековыми предками современных осетин. Таким образом, выстраивая генеалогическую ветвь скифы-сарматы-аланы-осетины, ученый, с одной стороны, реконструирует историю осетинского народа на основании его языка, а с другой - открывает путь к изучению истории и культуры скифских племен. Сквозь этнолингвистическую историю небольшого кавказского народа, как в осколке голограммы, проступает картина целого - загадочного скифского мира. Таким образом, академик Абаев дает ключ к разгадке одной из тайн в истории человечества.

Василия Ивановича Абаева, безусловно, можно назвать художником своего дела - художником языкознания. А о художнике, как известно, лучше всего "судить по законам, им самим над собою признанными". Единственные законы, какие признает Васо Абаев, - это "творческий вклад и человеческий образ". И то и другое в его жизни неразделимо и взаимосвязано. Творческий вклад академика Абаева столь же монолитен, как и его личность. Целостность и принципиальность человеческой натуры приводили его к принципиальным и жестким решениям как в науке, так и в жизни.

В 1950 году Абаев "удостоился чести" стоять первым (по алфавиту) в черном списке Берии. О том, как он в этот список попал, нетрудно догадаться. Это был известный в советской истории очередной виток "решительного разоблачения врагов народа" и "покаяния" интеллигенции в своих ошибках. В этот период Сталин развернул кампанию в сфере языкознания. Василий Иванович Абаев тогда заведовал иранским кабинетом Института языка и мышления в Ленинграде и уже успел прослыть "аполитичным кабинетным ученым". Все суетились на всяческих заседаниях и совещаниях - один Абаев, ни на что не обращая внимания, продолжал свою работу по составлению "Историко-этимологического словаря осетинского языка". Статья в "Правде", которая "изобличала" ученого Абаева, не желавшего примкнуть "к общей массе лингвистов, признавших сталинское учение в языкознании", также не сбила его с толку, хотя не было секретом, что подобные статьи имели тогда совершенно определенные последствия. Вскоре его вызвали в Москву для "отчета", а в действительности - в расчете на то, что Абаев наконец "самокритично" даст оценку своим действиям.

На этом заседании в Институте языкознания АН СССР, длившемся несколько часов, фактически решалась его судьба - не только научная, но и человеческая. Он подробно рассказал о своих исследованиях, а когда дело дошло до вопросов, то на него обрушился шквал критики и обвинений. Василий Иванович методично ответил по существу каждому из огромного числа "критиков". Все ждали, когда он перейдет к самокритике, и ведущий заседание академик поторопил его: "...Я вас хочу спасти. Вы должны были покаяться в своих заблуждениях". На что Абаев невозмутимо ответил: "Спасибо за сочувствие, но, право, от моей совести меня никто не может спасти, кроме меня самого... Если ко мне нет больше вопросов, то всего вам хорошего". Величественно пройдя сквозь зал, Васо Абаев готов был к встрече с сотрудниками органов. Но этого не произошло. Наоборот, через несколько дней Васо Абаев получил известие о переводе его в Москву на должность заместителя директора Института языкознания.

Многих потом занимала мысль, как удалось Василию Ивановичу избежать участи многих его современников и коллег. Обстоятельства дела выяснились через несколько лет. Сталину принесли очередной список подлежавших репрессиям, где стояла фамилия Абаева. Напротив нее он красным карандашом поставил галочку и сказал: "Этого оставить. Хороший ученый. Перевести в Москву". Все оказалось просто: вождь пользовался книгами Васо Абаева (в частности, его трудом "Осетинский язык и фольклор"), конечно, нигде об этом не упоминая.

Строго оградив себя от всего, что могло бы помешать служению делу, Василий Иванович Абаев никогда не добивался того, чтобы результатом его работы стала должность или очередное звание. Парадокс в том, что ученый с мировым именем, облеченный званиями российских и международных академий, лауреат Государственной премии СССР не защитил и своей жизни ни одной диссертации. Он всегда считал излишней трату времени на связанные с этим формальности. Должностей и званий добивались для него ученики и коллеги. Долгое время Васо Абаев не выезжал за пределы СССР. С французским ученым Жоржем Дюмезилем, с которым он много лет состоял в переписке и параллельно работал над исследованиями великого эпоса "Нарты", Абаев встречался только в течение одного недолгого периода в Париже.

Академик Виктор Владимирович Виноградов, работавший с Абаевым в Москве, говорил: "К Абаеву не подходите с обычным мерилом, он - особая личность..." Может быть, особенность Василия Ивановича Абаева в том, что он один из тех редких людей, кто, не заигрывая с судьбой, отдавал и отдает себя делу настолько, что сама судьба в итоге стала "работать" на него. Прожив целый век - удивительный и многотрудный в истории человечества, - Васо Абаев стал не просто его ровесником. Может быть, его заслуги не в полной мере оценены современниками, и нам еще предстоит услышать, что мы жили в эпоху Абаева.

15 (27) декабря (19001227 ) , с. Коби Душетского уезда Тифлисской губернии - 18 марта , Москва

Биография, образование, карьера:

Из крестьянской семьи. В 1918 г. окончил Тифлисскую классическую гимназию, работал учителем в родном селе. В 1922-1925 гг. студент ФОН ЛГУ. В 1925-1928 гг. аспирант НИИ ИЛЯЗВ при ЛГУ. С 1929 г. профессор кафедры общего языкознания ЛИЛИ, ЛИФЛИ, филологического ф-та ЛГУ. В 1928-1930 гг. научный сотрудник КИАИ АН СССР в Тифлисе; В период с 1930-1941, 1945-1950 гг. научный сотрудник ИЯМ (с 1935 г. заведующий иранским кабинетом); в 1941-1945 гг. научный сотрудник Северо-Осетинского и Юго-Осетинского НИИ; с 1950 г. научный сотрудник ИЯ СССР в Ленинграде (с 1952 г. в Москве); в 1930-1931 научный сотрудник ГПБ. Без защиты присуждены ученые степени в 1935 г. кандидата, в 1962 г. доктора филологических наук, в 1969 г. профессора.

Нарграды, звания:

В 1981 г. присуждена Государственная премия СССР.

Членство в научных организациях и союзах:

С 1966 г. почетный член Азиатского королевского общества Великобритании и Ирландии, с 1973 г. член-корреспондент финно-угорского общества в Хельсинки.

Основные публикации:

Краеведение у горских народов // Известия НИИ краеведения. Владикавказ. 1926. Вып. 2. С. 17-20;

Язык как идеология и язык как техника // Язык и мышление. М.; Л., 1934. Вып. 2;

Ритмика осетинской речи // Из осетинского эпоса. М.; Л., 1939. С. 96-134;

Понятие идеосемантики // Язык и мышление. 1948. Вып. 11;

Осетинский язык и фольклор. М.; Л., 1949. Т. 1;

Историко-этимологический словарь осетинского языка: В 4 т. М.; Л., 1958. Т. 1. 655 с.; Л., 1973. Т. 2. 448 с.; Л., 1979. Т. 3. 358 с.; Л., 1989. Т. 4;

Из иранской ономастики // История иранского государства и культуры. К 250-летию иранского государства. М., 1971. С. 262-276;

К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоарийских народов // Древний Восток и античный мир. М., 1972. С. 26-37;

Миф и история в Гатах Зороастра // Историко-филологическое исследование. М., 1974. С. 310-321;

Нартовский эпос осетин. Цхинвали, 1982 (вып. 1983);

Избранные труды. Т. I. Религия, фольклор, литература. Владикавказ, 1990.

О нем:

Гаглоева З.Д. Этнография осетин в трудах В.И. Абаева // Известия Юго-Осетинского НИИ. Орджоникидзе, 1960. Вып. 10. С. 44-52;

Современное кавказоведение. Справочник персоналий. Ростов-на-Дону, 1999. С. 6;

Калоев Б.А. Василий Иванович Абаев и его вклад в этнографию // ЭО, 2001. № 5. С. 102-117.

ЦХИНВАЛ, 4 дек — Sputnik, Мария Котаева. "Мне больно, когда думаю об участи нашего родного языка. Его место, не только в служебных кабинетах и на собраниях, но и в быту, в кругу семьи, внушает опасения. Гибель языка есть гибель народа — это должен понимать каждый. Нет языка — нет народа. Бью тревогу и взываю: защитим, сохраним наш язык! Прежде всего — дома, в семье. В каждом доме на стене должен висеть плакат, написанный крупными буквами: "Здесь говорят по осетински!"… Это напутственные слова великого ученого, языковеда-ираниста Васо Абаева молодому поколению Осетии.

"Василий Иванович и Коста Хетагуров были посланы осетинскому народу Богом в момент, когда наступил полный духовный кризис…", — говорит доцент кафедры осетинского языка Зоя Битарты. В своем величии для науки, он был очень прост в преподавании и общении.

Битарты вспоминает, что их знакомство произошло в 1977 году в Институте языкознания в Москве, где последние годы работал известный ученый, когда ей поручили передать Василию Ивановичу фотографии с его 75-летнего юбилея.

"Я пришла к нему в институт и, дождавшись окончания лекции, зашла в аудиторию, поздоровалась с ним на осетинском. Он был увлечен чтением, но, услышав осетинскую речь, поднял очки и усадил меня рядом с собой. Расспросил, кто я и откуда приехала. Моя фамилия оказалась ему знакомой, так как в то время я печаталась в журнале "Фидиуаг", а Василий Иванович выписывал в Москву всю прессу обеих Осетий. Он угостил меня конфетами "Белочка". Впоследствии, когда я уже стала посещать его лекции и приходила к ним в гости домой, я узнала, что он без этих конфет не представлял своей жизни. А ту конфету, которой он меня угостил при нашем знакомстве, я храню в память о нем по сегодняшний день", — рассказывает Битарты.

Он в то время уже не занимался активной исследовательской работой, а был консультантом в институте и читал лекции только по пятницам. Зоя Александровна называет его методы преподавания уникальными, именно поэтому она, будучи аспиранткой, записывала на магнитофон его лекции.

Васо Абаев рассказывает о героях Авесты. Фрагмент лекции

"Лекции Василия Ивановича не были долгим и утомительным чтением из-за кафедры. Он приносил с собой на занятия небольшой текст, который мы должны были разобрать фонетически, лексически, морфологически, проанализировать структуру слова и семантику. И такой анализ одного предложения иногда занимал всю лекцию. При мне на его занятиях бывали аспиранты из Венгрии, Таджикистана, Киргизии, Афганистана, Северной Осетии и я — из Южной Осетии. В то время магнитофоны были в дефиците и стоили они немалых денег. Тогда я, не купив зимние сапоги своей дочери, приобрела магнитофон, чтобы записывать лекции Абаева. Эти записи хранятся у меня по сей день", — рассказывает Битарты.

Васо Абаев не просто озарил своими подробными исследованиями осетинский язык. За консультациями к известному ученому обращались историки и языковеды из Афганистана, Польши, Германии, Ирана.

"Однажды за консультациями о некоторых деталях персидского языка приехал языковед из Ирана. Мы, аспиранты, несколько были удивлены этому. Василий Иванович улыбнулся и сказал, что говорить на языке и знать о нем, это не одно и то же", — вспоминает Битарты.

Комната в московской квартире ученого напоминала собой что-то между библиотекой и национальным музеем. Здесь он жил со своей супругой Ксенией. Битарты часто приезжала в гости к Абаевым, они подолгу общались о науке, истории и языке. Она пекла осетинские пироги и чуреки, которые Василий Иванович просто обожал. Когда в один из таких визитов, Абаев дал свое согласие на предложение Битарты пожить в Южной Осетии, Зоя Александровна начала активно заниматься поиском подходящего для ученого жилья. К своей идее она подключила тогдашнюю интеллигенцию, представителей власти, и вскоре небольшой финский дом в Цхинвале, предназначенный тогда для художественного училища, был закреплен за Васо Абаевым.

"Помню, как я на трамвае через всю Москву везла обои, карнизы, шторы для ремонта дома Абаева и пересылала все это в Цхинвал. Тогда сложно было найти все это в Южной Осетии. А Людвиг Чибиров (позже первый президент РЮО) все это встречал и на своей машине перевозил в дом Абаева на ремонт", — с улыбкой вспоминает свой молодой энтузиазм Битарты.

В свой дом в Цхинвале, который впоследствии станет музеем его имени, Васо вместе с супругой впервые приехал в 1985 году.

"Поехали встречать их к поезду в Гори. Здесь в его доме уже был накрыт праздничный стол. Внутри он был очень аккуратно обставлен, была тропинка, которая вела к маленькому саду. Он был очень рад, ему все пришлось по душе, и впоследствии он приезжал еще где-то раз шесть ", — говорит Битарты.

В 1989 году, когда накал между грузинами и осетинами стал набирать обороты, Василий Иванович очень волновался. Он приезжал в Цхинвал, видел митинги на площади, стал интересоваться политикой, и очень боялся за молодежь, чтобы не случилось какого-то кровопролития.

В эти смутные дни с просьбой написать статью в поддержку осетинского народа к нему обратились Людвиг Чибиров, старший советник президиума Верховного совета СССР Ким Цаголов и член ЦК КПСС Ахсарбек Галазов. Василий Иванович, который всю жизнь посвятил изучению языка, был далек от политики, и в своей статье упомянул, что Южная Осетия была административной единицей Грузии. Тогда эти строки были неоднозначно восприняты в Южной Осетии, и раскаленная военными конфликтами молодежь была агрессивно настроена к ученому.

"Он очень тяжело переживал отношение югоосетинского ополчения к своей статье, и в очередной свой приезд в Москву, когда я привезла в больницы раненых ребят из Цхинвала, я застала его в очень хмуром настроении. Он назвал меня экстремисткой и сказал, что не намерен со мной разговаривать. Тогда меня понесло. Я ему сказала, что ему не нужно было писать эту статью по советам политических деятелей, что молодежь, знающая автора известных строк "из глубины веков доносится топот скифских коней", ждала от него другого. Он молча слушал меня, и уже не принял корреспондентов грузинского радио, которые собирались взять у него интервью", — рассказала Битарты.

Василий Иванович Абаев родился 15 декабря 1900 года в селении Коби, Тифлисской губернии, Российской империи. Выдающийся ученый, иранист-осетиновед, академик АН России, профессор, доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института языкознания АН СССР, действительный член Азиатского Королевского общества (академии) Англии (1966), член-корреспондент Финно-Угорского общества в Хельсинки (1973), дважды лауреат премии им. К. Хетагурова, заслуженный деятель науки Грузии и Северной Осетии, Лауреат Государственной премии СССР, он автор многих работ по общему и сравнительному языкознанию, иранистике и осетиноведению: "Нартский эпос" (1945), "Осетинский язык и фольклор" (1949).

Одна из основных работ Абаева — "Историко-этимологический словарь осетинского языка" (1958), в котором прослеживается этимология и история осетинских слов на материале 190 языков мира и связи осетинского языка с иранским и индоевропейскими, а также с тюркскими, финно-угорскими и другими языками. Васо Абаев прожил 101 год. С его именем связана целая эпоха в российской лингвистике и иранистике. Он умер в марте 2001 года и похоронен во Владикавказе в Пантеоне Осетинской Церкви рядом с могилой великого Коста Хетагурова.

«Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами», - эта блоковская фраза, пожалуй, одна из самых известных и цитируемых. Но в то же время - один из фантомов Серебряного века. И для многих из нас за этим ничего не стоит, кроме поэтического эха пыльных степей с отдаленным отзвуком копыт скифских конниц. История загадочного племени входит в нашу жизнь через смутные познания легенд о курганах и золоте скифов, о величественном царстве, некогда оставившем свои следы в Крыму и Предкавказье, и о таинственном его исчезновении с лица земли.

Васо Абаев родился в горном осетинском селении Коби (по Военно-Грузинской дороге) за две недели до конца XIX века. Окончив Тифлисскую классическую гимназию, он уже в 18 лет преподавал родной язык в сельской школе. Единственное звание, за которое он энергично боролся, как он сам признается, это было «звание студента Петроградского университета в 1922 году». И действительно, поступив в университет на иранский разряд этнолого-лингвистического отделения, он в 1924 году опубликовал первые результаты своих исследований.

С тех пор за 75 лет кропотливого, титанического и многогранного труда из-под его пера вышло более 300 научных работ. Главный труд всей жизни Василия Абаева - фундаментальный, первый в своем роде «Историко-этимологический словарь осетинского языка», в котором на материале 190 языков и наречий мира развернуто глобальное полотно взаимосвязей осетинского языка. «Что такое этимологический словарь? - писал Василий Иванович. - Это - самый глубинный аспект исторического словаря. А что такое этногенез? Это - самый глубинный вариант истории народов». Работой над этим словарем Абаев отстоял и развил в отечественной науке метод сравнительного языкознания, показав неисчерпаемые возможности исторического подхода к языковому богатству различных этносов - от глубокой древности до наших дней.

как в осколке голограммы, проступает картина целого - загадочного скифского мира. Таким образом, академик Абаев дает ключ к разгадке одной из тайн в истории человечества.

Василия Ивановича Абаева, безусловно, можно назвать художником своего дела - художником языкознания. А о художнике, как известно, лучше всего «судить по законам, им самим над собою признанными». Единственные законы, какие признает Васо Абаев, - это «творческий вклад и человеческий образ». И то и другое в его жизни неразделимо и взаимосвязано. Творческий вклад академика Абаева столь же монолитен, как и его личность. Целостность и принципиальность человеческой натуры приводили его к принципиальным и жестким решениям как в науке, так и в жизни.

В 1950 году Абаев «удостоился чести» стоять первым (по алфавиту) в черном списке Берии. О том, как он в этот список попал, нетрудно догадаться. Это был известный в советской истории очередной виток «решительного разоблачения врагов народа» и «покаяния» интеллигенции в своих ошибках. В этот период Сталин развернул кампанию в сфере языкознания. Василий Иванович Абаев тогда заведовал иранским кабинетом Института языка и мышления в Ленинграде и уже успел прослыть «аполитичным кабинетным ученым». Все суетились на всяческих заседаниях и совещаниях - один Абаев, ни на что не обращая внимания, продолжал свою работу по составлению «Историко-этимологического словаря осетинского языка». Статья в «Правде», которая «изобличала» ученого Абаева, не желавшего примкнуть «к общей массе лингвистов, признавших сталинское учение в языкознании», также не сбила его с толку, хотя не было секретом, что подобные статьи имели тогда совершенно определенные последствия. Вскоре его вызвали в Москву для «отчета», а в действительности - в расчете на то, что Абаев наконец «самокритично» даст оценку своим действиям.

На этом заседании в Институте языкознания АН СССР, длившемся несколько часов, фактически решалась его судьба - не только научная, но и человеческая. Он подробно рассказал о своих исследованиях, а когда дело дошло до вопросов, то на него обрушился шквал критики и обвинений. Василий Иванович методично ответил по существу каждому из огромного числа «критиков». Все ждали, когда он перейдет к самокритике, и ведущий заседание академик поторопил его: «...Я вас хочу спасти. Вы должны были покаяться в своих заблуждениях». На что Абаев невозмутимо ответил: «Спасибо за сочувствие, но, право, от моей совести меня никто не может спасти, кроме меня самого... Если ко мне нет больше вопросов, то всего вам хорошего». Величественно пройдя сквозь зал, Васо Абаев готов был к встрече с сотрудниками органов. Но этого не произошло. Наоборот, через несколько дней Васо Абаев получил известие о переводе его в Москву на должность заместителя директора Института языкознания.

Многих потом занимала мысль, как удалось Василию Ивановичу избежать участи многих его современников и коллег. Обстоятельства дела выяснились через несколько лет. Сталину принесли очередной список подлежавших репрессиям, где стояла фамилия Абаева. Напротив нее он красным карандашом поставил галочку и сказал: «Этого оставить. Хороший ученый. Перевести в Москву». Все оказалось просто: вождь пользовался книгами Васо Абаева (в частности, его трудом «Осетинский язык и фольклор»), конечно, нигде об этом не упоминая.

Строго оградив себя от всего, что могло бы помешать служению делу, Василий Иванович Абаев никогда не добивался того, чтобы результатом его работы стала должность или очередное звание. Парадокс в том, что ученый с мировым именем, облеченный званиями российских и международных академий, лауреат Государственной премии СССР не защитил и своей жизни ни одной диссертации. Он всегда считал излишней трату времени на связанные с этим формальности. Должностей и званий добивались для него ученики и коллеги. Долгое время Васо Абаев не выезжал за пределы СССР. С французским ученым Жоржем Дюмезилем, с которым он много лет состоял в переписке и параллельно работал над исследованиями великого эпоса «Нарты», Абаев встречался только в течение одного недолгого периода в Париже.

Академик Виктор Владимирович Виноградов, работавший с Абаевым в Москве, говорил: «К Абаеву не подходите с обычным мерилом, он - особая личность...» Может быть, особенность Василия Ивановича Абаева в том, что он один из тех редких людей, кто, не заигрывая с судьбой, отдавал и отдает себя делу настолько, что сама судьба в итоге стала «работать» на него. Прожив целый век - удивительный и многотрудный в истории человечества, - Васо Абаев стал не просто его ровесником. Может быть, его заслуги не в полной мере оценены современниками, и нам еще предстоит услышать, что мы жили в эпоху Абаева.