Татьяна толстая чистый лист. Читать онлайн «Чистый Лист Словарь синонимов Александровой

Татьяна Толстая

Рассказы

Вот зачем, в часы заката

Уходя в ночную тьму,

С белой площади Сената

Тихо кланяюсь ему.

И долго буду тем любезен я народу…

Допустим, в тот самый момент, когда белый указательный палец Дантеса уже лежит на спусковом крючке, некая рядовая, непоэтическая птичка Божия, спугнутая с еловых веток возней и топтанием в голубоватом снегу, какает на длань злодея. Кляк!

Рука, естественно, дергается непроизвольно; выстрел, Пушкин падает. Какая боль! Сквозь туман, застилающий глаза, он целится, стреляет в ответ; падает и Дантес; "славный выстрел", – смеется поэт. Секунданты увозят его, полубессознательного; в бреду он все бормочет, все словно хочет что-то спросить.

Слухи о дуэли разносятся быстро: Дантес убит, Пушкин ранен в грудь. Наталья Николаевна в истерике, Николай в ярости; русское общество быстро разделяется на партию убитого и партию раненого; есть чем скрасить зиму, о чем поболтать между мазуркой и полькой. Дамы с вызовом вплетают траурные ленточки в кружева. Барышни любопытствуют и воображают звездообразную рану; впрочем, слово «грудь» кажется им неприличным. Меж тем, Пушкин в забытьи, Пушкин в жару, мечется и бредит; Даль все таскает и таскает в дом моченую морошку, силясь пропихнуть горьковатые ягодки сквозь стиснутые зубы страдальца, Василий Андреевич вывешивает скорбные листы на дверь, для собравшейся и не расходящейся толпы; легкое прострелено, кость гноится, запах ужасен (карболка, сулема, спирт, эфир, прижигание, кровопускание?), боль невыносима, и старые друзья-доброхоты, ветераны двенадцатого года, рассказывают, что это как огонь и непрекращающаяся пальба в теле, как разрывы тысячи ядер, и советуют пить пунш и еще раз пунш: отвлекает.

Пушкину грезятся огни, стрельба, крики, Полтавский бой, ущелья Кавказа, поросшие мелким и жестким кустарником, один в вышине, топот медных копыт, карла в красном колпаке, Грибоедовская телега, ему мерещится прохлада пятигорских журчащих вод – кто-то положил остужающую руку на горячечный лоб – Даль? – Даль. Даль заволакивает дымом, кто-то падает, подстреленный, на лужайке, среди кавказских кустиков, мушмулы и каперсов; это он сам, убит, – к чему теперь рыданья, пустых похвал ненужный хор? – шотландская луна льет печальный свет на печальные поляны, поросшие развесистой клюквой и могучей, до небес, морошкой; прекрасная калмычка, неистово, туберкулезно кашляя, – тварь дрожащая или право имеет? – переламывает над его головой зеленую палочку – гражданская казнь; что ты шьешь, калмычка? – Портка. – Кому? – Себя. Еще ты дремлешь, друг прелестный? Не спи, вставай, кудрявая! Бессмысленный и беспощадный мужичок, наклонившись, что-то делает с железом, и свеча, при которой Пушкин, трепеща и проклиная, с отвращением читает полную обмана жизнь свою, колеблется на ветру. Собаки рвут младенца, и мальчики кровавые в глазах. Расстрелять, – тихо и убежденно говорит он, – ибо я перестал слышать музыку, румынский оркестр и песни Грузии печальной, и мне на плечи кидается анчар, но не волк я по крови своей: и в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть. Встал, жену убил, сонных зарубил своих малюток. Гул затих, я вышел на подмостки, я вышел рано, до звезды, был, да весь вышел, из дому вышел человек с дубинкой и мешком. Пушкин выходит из дома босиком, под мышкой сапоги, в сапогах дневники. Так души смотрят с высоты на ими сброшенное тело. Дневник писателя. Записки сумасшедшего. Записки из Мертвого дома. Ученые записки Географического общества. Я синим пламенем пройду в душе народа, я красным пламенем пройду по городам. Рыбки плавают в кармане, впереди неясен путь. Что ты там строишь, кому? Это, барин, дом казенный, Александровский централ. И музыка, музыка, музыка вплетается в пенье мое. И назовет меня всяк сущий в ней язык. Еду ли ночью по улице темной, то в кибитке, то в карете, то в вагоне из-под устриц, шср ыеукиу, – не тот это город, и полночь не та. Много разбойники пролили крови честных христиан! Конь, голубчик, послушай меня… Р, О, С, – нет, я букв не различаю… И понял вдруг, что я в аду.

"Битая посуда два века живет!" – кряхтит Василий Андреевич, помогая тащить измятые простыни из-под выздоравливающего. Все норовит сделать сам, суетится, путается у слуг под ногами, – любит. "А вот бульончику!" Черта ли в нем, в бульончике, но вот хлопоты о царской милости, но вот всемилостивейшее прощение за недозволенный поединок, но интриги, лукавство, притворные придворные вздохи, всеподданнейшие записки и бесконечная езда взад-вперед на извозчике, "а доложи-ка, братец…" Мастер!

Василий Андреевич сияет: выхлопотал-таки победившему ученику ссылку в Михайловское – только лишь, только лишь! Сосновый воздух, просторы, недальние прогулки, а подзаживет простреленная грудь – и в речке поплавать можно! И – "молчи, молчи, голубчик, доктора тебе разговаривать не велят, все потом! Все путем. Все образуется."

Конечно, конечно же, вой волков и бой часов, долгие зимние вечера при свече, слезливая скука Натальи Николаевны, – сначала испуганные вопли у одра болящего, потом уныние, попреки, нытье, слоняние из комнаты в комнату, зевота, битье детей и прислуги, капризы, истерики, утрата рюмочной талии, первая седина в нечесанной пряди, и каково же, господа, поутру, отхаркивая и сплевывая набегающую мокроту, глядеть в окно, как по свежевыпавшему снегу друг милый в обрезанных валенках, с хворостиной в руке, гоняется за козой, объедавшей сухие стебли засохших цветов, торчащие там и сям с прошлого лета! Синие дохлые мухи валяются между стекол – велеть убрать.

Денег нет. Дети – балбесы. Когда дороги нам исправят?.. – Никогда. Держу пари на десять погребов шампанского «брют» – ни-ко-гда. И не жди, не будет. "Пушкин исписался", – щебечут дамы, старея и оплывая. Впрочем, новые литераторы, кажется, тоже имеют своеобразные взгляды на словесность – невыносимо прикладные. Меланхолический поручик Лермонтов подавал кое-какие надежды, но погиб в глупой драке. Молодой Тютчев неплох, хоть и холодноват. Кто еще пишет стихи? Никто. Пишет возмутительные стихи Пушкин, но не наводняет ими Россию, а жжет на свечке, ибо надзор, господа, круглосуточный. Еще он пишет прозу, которую никто не хочет читать, ибо она суха и точна, а эпоха требует жалостливости и вульгарности (думал, что этому слову вряд ли быть у нас в чести, а вот ошибся, да как ошибся!), и вот уже кровохаркающий невротик Виссарион и безобразный виршеплет Некрасов, – так, кажется? – наперегонки несутся по утренним улицам к припадочному разночинцу (слово-то какое!): "Да вы понимаете ль сами-то, что вы такое написали?"…А впрочем, все это смутно и суетно, и едва проходит по краю сознания. Да, вернулись из глубины сибирских руд, из цепей и оков старинные знакомцы: не узнать, и не в белых бородах дело, а в разговорах: неясных, как из-под воды, как если бы утопленники, в зеленых водорослях, стучались под окном и у ворот. Да, освободили крестьянина, и теперь он, проходя мимо, смотрит нагло и намекает на что-то разбойное. Молодежь ужасна и оскорбительна: "Сапоги выше Пушкина! " – "Дельно!". Девицы отрезали волосы, походят на дворовых мальчишек и толкуют о правах: ьщт Вшуг! Гоголь умер, предварительно спятив. Граф Толстой напечатал отличные рассказы, но на письмо не ответил. Щенок! Память слабеет… Надзор давно снят, но ехать никуда не хочется. По утрам мучает надсадный кашель. Денег все нет. И надо, кряхтя, заканчивать наконец, – сколько же можно тянуть – историю Пугачева, труд, облюбованный еще в незапамятные годы, но все не отпускающий, все тянущий к себе – открывают запретные прежде архивы, и там, в архивах, завораживающая новизна, словно не прошлое приоткрылось, а будущее, что-то смутно брезжившее и проступавшее неясными контурами в горячечном мозгу, – тогда еще, давно, когда лежал, простреленный навылет этим, как бишь его? – забыл; из-за чего? – забыл. Как будто неопределенность приотворилась в темноте.

Класс: 11

Тема: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Евангелие от Матфея гл.16) (по рассказу Т. Толстой «Чистый лист»)

Цель:

• познакомиться с творчеством Т.Толстой;
• путем лингвопоэтического анализа текста выявить его идейную направленность.

Ход урока

I . Оргмомент

II. Слово учителя

Т. Толстая – яркое явление в постмодернистской литературе. Её сборники «День», «Ночь», «Изюм» пользуются вниманием читателей разного возраста. Чем же так привлекательна её проза? Прежде всего, сложностью и красотой поэтики. Важно не только, о чем повествует Толстая, но и то, как она это делает.

Стиль Толстой жесткий, скупой. В ее речи нет слов пустых, необязательных, не наполненных сутью. Всякая деталь у ее точна и выразительна. Герои Толстой – это милые порой наивные до сожаления чудаки, которых она любит, даже если и любить – то их вроде бы не за что. Главное, что доносит до читателей автор, это драгоценность и радость существования, счастье человеческой жизни как таковой. Эта мысль основная в рассказах Татьяны Толстой.

Рассказ «Чистый лист» выделяется некоторой надуманностью сюжета. В нем наблюдается некий сплав реальности и фантастики. По утверждению А.Гениса, «Толстая отнюдь не добрый волшебник, и сказки у нее с плохим концом». Но и здесь Толстая остается, верна своему писательскому кредо: встать рядом со своими героями, их же глазами посмотреть вокруг, переболеть их болью, почувствовать их беду и разделить ее с ними.

III. Работа над содержанием рассказа «Чистый лист».

Работая над содержанием рассказа, вы искали ключевые слова, помогающие понять его суть, главную мысль.

Чем необычен рассказ? (реалистическая действительность переходит в фантастическую)

Почему к Игнатьеву каждую ночь приходит тоска? Что это за образ? (метафора у Толстой необычна и неожиданна) тоска – печальная сиделка.

Как изображаются герои рассказа?

• жена – «изможденное лицо», «мумия»;
• Игнатьев – «совсем я болен», «плакать не умел и потому курил», «устыдился низких мыслей», «преклоняюсь», «трепещу»;
• Валерочка, Валерик – «хилый, болезненный росточек, жалкий до спазм».

Какую роль играет в рассказе сон Игнатьева? (болезненный бред, человек не может освободиться от чувства безысходности, отчаяния, отсюда кошмарные видения: корабль с больными детьми. Каменистая пустыня с мертвым всадником, болотная трясина с красным цветком).

Красный цвет неоднократно встречается в рассказе: красное вино , красный цветок , красное платье , горевшее приворотным цветком. Какое значение имеет это цвет? (как сигнал опасности, как желаемое и недосягаемое, как сама погибель – «болотная трясина с красным цветком» ).

Когда впервые заходит разговор о Живом? (разговор с другом в погребке).

Что понимает под жизнью друг Игнатьева?

Что это такое – живое? (душа; «живое болит», «гармония тела и … мозга»; «когда её пересаживают другим, те не выживают, не выдерживают», «живое царь–колоколом било и гудело в его трепещущей груди»; «словно, предчувствуя что-то, в груди то сжималось, то садилось на корточки, зажмурясь, закрыв руками голову»).

Почему Игнатьев хочет удалить живое? (чтоб спасти сына, стать богатым, преуспевающим, уверенным в себе).

Какое символическое значение имеет сожжение отцовой рубашки? (это «напрасная жертва». Анастасия не любит его. «Он будет сильным. Он сожжет все, что разрушает преграды»).

В коридоре больничного учреждения Игнатьев рассматривает таблички с «поучительными медицинскими историями»: «У Глеба болел зуб». «И глаз пришлось удалить»: далее идет авторская фраза: (Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его) – Как вы понимаете такое «соседство»? (Это из Евангелия, о соблазне. В тексте иное значение: душу нельзя вырвать, как больной зуб ).

Какие чувства вы испытали, читая о суперменах, лишенных «живого»? (Сожаление, тревога, потрясение. Люди, лишенные, в прямом смысле, души, действительно бездушны. Это уже и не люди, а биологические механизмы: блондин, Н., доктор).

Что поражает в образе доктора? (Глаз у него не было «Из пустых глазниц веяло черным провалом в никуда…» Глаза – зеркало души. У доктора души нет, следовательно, нет и глаз. Еще страшнее, что за деньги этот «доктор» способен совершить убийство души, которое еще хуже, чем убийство физическое).

Каким стал Игнатьев после удаления живого? И что значило это живое для него самого и для его близких? (без души, а Живое – это душа, человек перестает быть человеком).

Душа Игнатьева переносила боль, страдания, металась, не находя покоя, но в то же время она жалела, любила, берегла родных ему людей. Метаморфоза, происшедшая с Игнатьевым, страшна и закономерна. Опять вспоминается его кошмарный сон: «болотная трясина с красным цветком». Погнавшись за вожделенным «покоем», он потерял всё, а вот приобрел ли?...

IV. Выводы.

Сегодняшняя тема урока обозначена евангельской строкой. Как вы ее понимаете? О чем заставляет задуматься Т. Толстая? Можно ли воспринимать этот рассказ только как фантастику? (Рассуждения учащихся).

родилась 3 мая 1951 года в Ленинграде, в семье профессора физики Никиты Алексеевича Толстого с богатыми литературными традициями. Татьяна росла в многодетной семье, где у неё было семь братьев и сестёр. Дедушка будущей писательницы по материнской линии - Лозинский Михаил Леонидович, литературный переводчик, поэт. По отцовской линии является внучкой писателя Алексея Толстого и поэтессы Наталии Крандиевской.

После окончания школы, Толстая поступила в Ленинградский университет, на отделение классической филологии (с изучением латинского и греческого языков), который окончила в 1974 году. В этом же году выходит замуж и, вслед за мужем, переезжает в Москву, где устраивается работать корректором в «Главной редакции восточной литературы» при издательстве «Наука». Проработав в издательстве до 1983 года, Татьяна Толстая в этом же году публикует свои первые литературные произведения и дебютирует, как литературный критик со статьёй «Клеем и ножницами…» («Вопросы Литературы», 1983, № 9).

По собственным признаниям, начать писать её заставило то обстоятельство, что она перенесла операцию на глазах. «Это теперь после коррекции лазером повязку снимают через пару дней, а тогда пришлось лежать с повязкой целый месяц. А так как читать было нельзя, в голове начали рождаться сюжеты первых рассказов», - рассказывала Толстая.

В 1983 году написала первый рассказ под названием «На золотом крыльце сидели…», опубликованный в журнале «Аврора» в том же году. Рассказ был отмечен как публикой, так и критикой и признан одним из лучших литературных дебютов 1980-х годов. Художественно произведение представляло собой «калейдоскоп детских впечатлений от простых событий и обыкновенных людей, представляющихся детям различными таинственными и сказочными персонажами». Впоследствии Толстая публикует в периодической печати ещё около двадцати рассказов. Её произведения печатаются в «Новом мире» и других крупных журналах. Последовательно выходят «Свидание с птицей» (1983), «Соня» (1984), «Чистый лист» (1984), «Любишь - не любишь» (1984), «Река Оккервиль» (1985), «Охота на мамонта» (1985), «Петерс» (1986), «Спи спокойно, сынок» (1986), «Огонь и пыль» (1986), «Самая любимая» (1986), «Поэт и муза» (1986), «Серафим» (1986), «Вышел месяц из тумана» (1987), «Ночь» (1987), «Пламень небесный» (1987), «Сомнамбула в тумане» (1988). В 1987 году выходит первый сборник рассказов писательницы, озаглавленный аналогично её первому рассказу - «На золотом крыльце сидели…». В сборник вошли, как известные ранее произведения, так и не опубликованные: «Милая Шура» (1985), «Факир» (1986), «Круг»(1987). После издания сборника Татьяна Толстая была принята в члены Союза писателей СССР.

Советская критика восприняла литературные произведения Толстой настороженно. Её упрекали в «густоте» письма, в том, что «много в один присест не прочтешь». Другие критики восприняли прозу писательницы с восторгом, но отмечали, что все её произведения написаны по одному, выстроенному шаблону. В интеллектуальных кругах Толстая получает репутацию оригинального, независимого автора. В то время основными героями произведений писательницы были «городские сумасшедшие» (старорежимные старушки, «гениальные» поэты, слабоумные инвалиды детства…), «живущие и гибнущие в жестокой и тупой мещанской среде». С 1989 года является постоянным членом Российского ПЕН-центра.

В 1990 году писательница уезжает в США, где ведёт преподавательскую деятельность. Толстая преподавала русскую литературу и художественное письмо в колледже Скидмор, расположенном в городе Саратога-Спрингс и Принстоне, сотрудничала с New York review of books, The New Yorker, TLS и другими журналами, читала лекции в других университетах. Впоследствии, все 1990-е годы писательница по несколько месяцев в году проводила в Америке. По её словам, проживание заграницей поначалу оказало на неё сильное влияние в языковом аспекте. Она жаловалась на то, как меняется эмигрантский русский язык под влиянием окружающей среды. В своём коротком эссе того времени «Надежда и опора», Толстая приводила примеры обычного разговора в русском магазине на Брайтон-Бич: «там в разговор постоянно вклиниваются такие слова, как „свисслоуфетный творог“, „послайсить“, „полпаунда чизу“ и „малосольный салмон“». После четырёх месяцев пребывания в Америке, Татьяна Никитична отмечала, что «мозг её превращается в фарш или салат, где смешиваются языки и появляются какие-то недослова, отсутствующие как в английском, так и в русском языках».

В 1991 году начинает журналистскую деятельность. Ведёт собственную колонку «Своя колокольня» в еженедельной газете «Московские новости», сотрудничает с журналом «Столица», где входит в состав редколлегии. Эссе, очерки и статьи Толстой появляются также в журнале «Русский телеграф». Параллельно с журналистской деятельностью, она продолжает издавать книги. В 1990-х были опубликованы такие произведения, как «Любишь - не любишь» (1997), «Сёстры» (в соавторстве с сестрой Наталией Толстой) (1998), «Река Оккервиль» (1999). Появляются переводы её рассказов на английский, немецкий, французский, шведский и другие языки мира. В 1998 году стала членом редколлегии американского журнала «Контрапункт». В 1999 году Татьяна Толстая возвращается в Россию, где продолжает заниматься литературной, публицистической и преподавательской деятельностью.

В 2000 году писательница публикует свой первый роман «Кысь». Книга вызвала много откликов и стала очень популярной. По роману многими театрами были поставлены спектакли, а в 2001 году в эфире государственной радиостанции «Радио России», под руководством Ольги Хмелевой, был осуществлен проект литературного сериала. В этом же году были изданы ещё три книги: «День», «Ночь» и «Двое». Отмечая коммерческий успех писательницы, Андрей Ашкеров в журнале «Русская жизнь» писал, что общий тираж книг составил около 200 тысяч экземпляров и произведения Татьяны Никитичны стали доступны широкой публике. Толстая получает приз XIV Московской международной книжной ярмарки в номинации «Проза». В 2002 году Татьяна Толстая возглавила редакционный совет газеты «Консерватор».

В 2002 году писательница также впервые появляется на телевидении, в телевизионной передаче «Основной инстинкт». В том же году становится соведущей (совместно с Авдотьей Смирновой) телепередачи «Школа злословия», вышедшей в эфире телеканала Культура. Передача получает признание телекритики и в 2003 году Татьяна Толстая и Авдотья Смирнова получили премию «ТЭФИ», в категории «Лучшее ток-шоу».

В 2010 году, в соавторстве с племянницей Ольгой Прохоровой, выпустила свою первую детскую книжку. Озаглавленная, как «Та самая Азбука Буратино», книга взаимосвязана с произведением дедушки писательницы - книгой «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Толстая рассказывала: «Замысел книги родился 30 лет назад. Не без помощи моей старшей сестры… Ей всегда было жалко, что Буратино так быстро продал свою Азбуку, и что об ее содержании ничего не было известно. Что за яркие картинки там были? О чем она вообще? Шли годы, я перешла на рассказы, за это время подросла племянница, родила двоих детей. И вот, наконец, на книгу нашлось время. Полузабытый проект был подхвачен моей племянницей, Ольгой Прохоровой». В рейтинге лучших книг XXIII Московской международной книжной выставки-ярмарки, книга заняла второе место в разделе «Детская литература».

В 2011 году вошла в рейтинг «Сто самых влиятельных женщин России», составленный радиостанцией «Эхо Москвы», информационными агентствами РИА Новости, «Интерфакс» и журналом «Огонёк». Толстую относят к «новой волне» в литературе, называют одним из ярких имен «артистической прозы», уходящей своими корнями к «игровой прозе» Булгакова, Олеши, принесшей с собой пародию, шутовство, праздник, эксцентричность авторского «я».

О себе говорит : «Мне интересны люди „с отшиба“, то есть к которым мы, как правило, глухи, кого мы воспринимаем как нелепых, не в силах расслышать их речей, не в силах разглядеть их боли. Они уходят из жизни, мало что поняв, часто недополучив чего-то важного, и уходя, недоумевают как дети: праздник окончен, а где же подарки? А подарком и была жизнь, да и сами они были подарком, но никто им этого не объяснил».

Татьяна Толстая жила и работала в Принстоне (США), преподавала русскую литературу в университетах.

Сейчас живёт в Москве.

Новейшая литература – сложна и многообразна. В определённой степени именно современный этап может быть рассмотрен как подведение итогов ХХ века, вобравшего в себя художественные озарения Серебряного века, эксперименты модернизма и авангарда 1910-1920-х годов, апофеоз соцреализма в 1930-е годы, его саморазрушение в последующие десятилетия и отмеченного началом формирования на основе этого великого и трагического опыта новых художественных тенденций, характеризующихся напряжёнными поисками таких ценностных ориентиров и творческих методов, которые открывали бы выход из затяжного духовного кризиса, переживаемого Россией в течение всего столетия.

Художественный мир Татьяны Толстой представляется одним из ярких, самобытных в современной литературе. Начав работать уже в бесцензурном пространстве, она смогла свободно осваивать разнообразные маршруты литературного эксперимента.

Данный цикл уроков предлагается в рамках элективного курса для 11-х классов, но эти материалы также могут быть использованы и на уроках литературы в 11-м классе при изучении современного литературного процесса конца ХХ – начала ХХ1 века.

• познакомить с ярким представителем современной постмодернистской поэтики;
• пробудить интерес к современным жанрам литературы;
• помочь понять всю сложность и дискуссионность нашей действительности посредством изучения творчества Татьяны Толстой;
• расширить кругозор, углубить знания учащихся по литературе.

• активизировать креативные способности учащихся:
• способствовать развитию умения исследовать, анализировать, обобщать:
• привить навык использования компьютера в учебных целях.

1. Т.Н.Толстая – яркий представитель современной постмодернистской поэтики (Презентация имени. Понятие постмодернизма).
2. Модель мира в современной антиутопии (Роман “Кысь”, главным героем которого становится книга).
3. Образ Петербурга (Особые грани “петербургского текста” в рассказе “Река Оккервиль”).
4. Пушкинский миф в литературе постмодернизма (Пушкинская дуэль в рассказе “Сюжет”).
5. “Женский почерк” Татьяны Толстой (“Мысль семейная” в рассказе “Чистый лист”).
6. Столкновение мечты и действительности (Мечтания и мечта в рассказе “Свидание с птицей”).
7. Гуманизм и нравственный выбор (Рассказ “Соня” как наследие классической русской литературы).

Судьба “классика” – современника (Презентация имени. Понятие постмодернизма) (Слайд 3).

Татьяна Никитична Толстая – известный прозаик, публицист – родилась 3 мая 1951 года в Ленинграде. Была шестым ребёнком в семье академика-филолога Никиты Толстого, сына писателя А.Н.Толстого и поэтессы Н.В.Крандиевской. По материнской линии – тоже “литературные” корни: внучка знаменитого поэта-переводчика Михаила Лозинского.

В 1974 году окончила отделение классической филологии филологического факультета ЛГУ. Но никогда не работала по профессии, потому что было негде. Переехала в Москву, вышла замуж, и её устроили в “Главную редакцию восточной литературы” при издательстве “Наука”. Там Татьяна Никитична проработала 8 лет корректором.

В 1983 году состоялся дебют Толстой-прозаика: в журнале “Аврора” был опубликован рассказ “На золотом крыльце сидели” и Толстой-критика: в “Вопросах литературы” появилась её полемическая статья “Клеем и ножницами”. Началось десятилетие первых – до сих пор лучших – рассказов Т.Толстой. Её проза переведена на многие иностранные языки, самые престижные из них – английский, немецкий, французский, шведский.

В 1998 году Татьяна Толстая была принята в Союз писателей СССР, в следующем стала членом Русского ПЕН-центра. В эти годы Татьяна Никитична “обнаружила для себя, что есть такая удобная вещь, как журналистика”. Появились публицистические эссе, через несколько лет пополнившие многочисленные сборники её прозы. В 1991 году Т.Толстая вела рубрику “Своя колокольня” в еженедельнике “Московские новости”.

Талант уже “высоко поднявшегося” по социальной лестнице советского прозаика оценили за рубежом. С 1990 по 2000 годы Татьяна Толстая жила по преимуществу в США, преподавая в различных университетах русскую литературу. По словам Толстой, она “учит как не писать художественную прозу, потому что научить писать невозможно”.

В 2001 году триумфальное возвращение на Родину ознаменовалось призом четырнадцатой Московской международной книжной выставки-ярмарки в номинации “Проза-2001” и “Триумфом” за свой первый роман “Кысь”. До этой книги Т.Толстую знали только как автора четырёх сборников рассказов: “На золотом крыльце сидели”, “Любишь – не любишь”, “Сёстры”, “Река Оккервиль”. После “Кыси” стали появляться сборники перепечатываемых рассказов и журнально-газетных эссе, изредка “разбавленных” новыми творениями. Это “Изюм”, “Ночь”, “День “, “Двое”, “Круг”, “Не кысь”, “Белые стены”.

Сейчас Т.Н. Толстая входит в состав многих и разнообразных российских литературных жюри, культурных фондов, является членом редколлегии американского журнала “Контрапункт”, ведёт вместе с киносценаристом Авдотьей Смирновой на телеканале НТВ “Школу злословия”, участвует во многих литературных и окололитературных раутах, скромно оговариваясь: “Да нигде я особенно не успеваю. Это просто эффект присутствия”.

Татьяна Никитична Толстая прочно и уверенно занимает своё место на российском литературном Олимпе, являясь ярчайшим представителем современной постмодернистской поэтики (Слайд 4).

Очевидна связь прозы Т.Толстой с русской классической традицией, но видится и связь с модернистской традицией 1910-1920-х годов.

Важнейшие художественные приёмы постмодернизма: гротеск, ирония, оксюморон.

Важнейший знак – интертекстуальность, цитатность.

Важнейшая задача – интерпретация наследия классиков.

Предложения читателю: опознать сюжетные ходы, мотивы, образы, скрытые и явные реминисценции.

Роман “Кысь” (Слайд 5).

ХХ1 век начался со споров о романе Т.Толстой “Кысь”, названном одним из самых ярких литературных событий последних лет.Т.Толстая работала над романом с 1986 года, замысел родился, по словам автора, под впечатлением от чернобыльской катастрофы. Действие романа происходит после некоего Взрыва в городке Фёдор-Кузьмичск, который раньше назывался Москвой. Этот городок, окружённый лесами и топями, населяют уцелевшие от Взрыва люди. Национальной валютой и главным продуктом питания становится мышь, а предметом запугивания и устрашения некая Кысь, которая охотится на человека в лесу. Причудливый, полный иронии и изысканной языковой игры, метафорический мир Т.Толстой плохо поддаётся пересказу – это отмечают практически все критики.

Можно сказать, что перед нами разворачивается своеобразная энциклопедия русской жизни , в которой легко угадываются черты прошлого и предстаёт страшная картина будущего. Таким образом, жанровое своеобразие романа реализуется и в социальном, и в философском аспектах. С одной стороны, в романе Толстой предстаёт модель мира, ассоциирующегося в сознании читателя с тоталитарным государством, а с другой стороны, эта антиутопия рисует картину мира, “мутировавшего” нравственно, духовно, и тогда Взрыв понимается как катастрофа, произошедшая в сознании людей, в их душах, после Взрыва изменились точки отсчёта, покосились нравственные устои, на которых базировалась действительность на протяжении многих веков.

Роман Т.Толстой “Кысь” – антиутопия, главным героем которой становится Книга. Не случайно обращение автора к теме книги происходит именно в начале нового века. В последнее время всё чаще возникает вопрос, какую роль будет играть книга в жизни современного человека. Книга вытесняется компьютером, телевизором, видео, а вместе с ней уходит некая очень важная составляющая духовности, и это отсутствие нельзя восполнить ничем. Отношение к книге – один из центральных мотивов жанра антиутопии – необычным образом преломляется в романе.

В центре внимания автора находится процесс пробуждения и становления личности главного героя Бенедикта. Интересно отметить, что в образе Бенедикта вначале проглядывает интертекстуальный мотив – это традиционный для стилистики русского фольклора образ Ивана-дурака.

Сюжет строится на том, что Бенедикт проникается патологической жаждой чтения. Духовная жажда требует непрерывного притока книжного топлива. Чтение превращается в процесс. Книга перестаёт быть источником знаний, средством для духовного совершенствования человека.

Большое значение для концепции романа имеет образ Пушкина, интертекстуальный по своей природе. В романе “Кысь” Пушкин становится синонимом культуры вообще, синонимом памяти и исторической преемственности.

Учащимся предлагаются вопросы и задания по содержанию романа “Кысь” и тема для сочинения.

Рассказ “Река Оккервиль” (Слайд 6)

Особые грани “петербургского текста” обнаруживаются в рассказе “Река Оккервиль”. С первых же строк определяется необычность Петербурга, зависимость восприятия автора и читателя от литературных ассоциаций : “Мокрый, струящийся, бьющий ветром в стёкла город за беззащитным, незанавешенным, холостяцким окном, за припрятанными в межоконном холоду плавлеными сырками казался тогда злым петровским умыслом, местью огромного, пучеглазого, с разинутой пастью, зубастого царя-плотника, все догоняющего в ночных кошмарах, с корабельным топориком в занесённой длани, своих слабых, перепуганных подданных”. Тёмный фантастический город заставляет своих жителей существовать по законам вымышленной, театральной жизни.

Главный герой рассказа – немолодой одинокий Симеонов, для которого блаженством становится в холодный, сырой петербургский вечер запереться у себя в комнате и извлечь из рваного пакета старую пластинку с чарующим голосом Веры Васильевны. Симеонов чем-то напоминает Акакия Акакиевича из гоголевской “Шинели”, у него такая же трудноопределимая внешность, непонятный возраст, он так же лелеет свою мечту. Для Симеонова старая пластинка – не вещь, а сама волшебная Вера Васильевна. Мимо симеоновского окна проходили петербургские трамваи, конечная остановка которых манила Симеонова своим мифологическим звучанием : “Река Оккервиль”. Эта неизвестная герою речка становится удобной сценой, в которую он может вписать необходимые ему декорации. Так Симеонов “встраивает” Веру Васильевну, столь напоминающую своим обликом молодую Ахматову, в декорации Петербурга Серебряного века.

Татьяна Толстая приводит своего героя к трагическому разрушению мифа, такой же оскорбительно будничной оказалась и встреча с мифом.

Подчёркивая глубокую интертекстуальность рассказа, критик А.Жолковский отмечает: “Симеонов являет типовой образ “маленького человека” русской литературы, нарочито сшитого из пушкинского Евгения, которого река разлучает с Парашей; гоголевского Пискарёва, фантазии которого разбиваются бордельной прозой жизни понравившейся ему красотки; и беспомощного мечтателя из “Белых ночей” Достоевского”.

Учащимся предлагаются вопросы и задания по содержанию рассказа и проблемный вопрос для сочинения-рассуждения.

Рассказ “Сюжет” (Слайд 7)

В тексте рассказа соединяются герои двух самых важных русских мифов хх века – герой мифа культурного – Пушкин и герой мифа идеологического – Ленин. Писатель играет с этими мифами, калейдоскоп культурных осколков провоцирует читательские ассоциации .

Т. Толстая, моделируя сюжет, задаёт себе и своему читателю – соавтору вопрос, который не раз возникал и в пушкинистике: как сложилась бы судьба Пушкина, если бы не роковой выстрел?

Сюжет делает невероятный зигзаг: в приволжском городке какой-то скверный мальчишка запустил в стареющего Пушкина снежок, а разозлившийся поэт лупит клюкой маленького негодяя по голове. В городе потом долго судачили, что “сынка Ульяновых заезжий арап отлупил палкой по голове”. Дальше в “Сюжете” моделируется биография Ленина.

Принцип метаморфоз как способ диалога с хаосом явно проявляется в поэтике Т.Толстой, в которой “превращаются, переливаются друг в друга различные оптики мировосприятия, хранящие в себе “память” далёких культурно-художественных текстов”.

Учащимся предлагаются вопросы и задания по содержанию рассказа.

Рассказ “Чистый лист” (Слайд 8)

Мир мужской и женский – разные миры. Местами пересекающиеся, но не полностью. Совершенно закономерно, что постепенно “мысль семейная” перестала быть главной для литературы. Человек в мире, где “безумие становится нормой” (С.Довлатов), обречён на одиночество. Интересное решение этой проблемы предлагает Т.Толстая в рассказе “Чистый лист”. Главный герой – Игнатьев – болен тоской. Он обращается к врачу. Операция по перерождению личности проходит успещно. Финал рассказа Толстой напоминает финал замятинской антиутопии “Мы”, где идеал семьи заменяется идеалом Инкубатора. В конце рассказа Игнатьев – чистый лист, который придётся запорлнять, и читатель уже может предположить, что на этом листе будет написано.

Учащимся предлагается написать эссе после прочтения и обсуждения рассказа “Чистый лист”.

Рассказ “Свидание с птицей” (Слайд 9)

В рассказе “Свидание с птицей” звучит одна из ключевых толстовских тем – столкновение мечты и действительности. На всём протяжении повествования ощущается причудливое слияние автора и героя.

Перед нами повседневная жизнь обыкновенных людей, без громких подвигов, без потрясающих драм, жизнь рядовых героев истории, мельчайших песчинок, в каждой из которых сокрыта вселенная мыслей и чувств. Мальчик Петя воспринимает окружающий его мир непосредственно и открыто, как это свойственно всем детям, но откровением для него становится лживая жизнь взрослых, неискренность членов его семьи. Неудивительно, что знакомство с загадочной дамой по имени Тамила погружает его в фантастический мир. С Тамилой в жизнь Пети врывается не только фееричный сказочный мир, но и мир реальный, несущий вместе с радостью первооткрытий горечь потерь, неизбежность смерти. Посредством поэтичных аллегорий Тамила исподволь поселяет в мальчике страх перед жизнью, предлагая в качестве её альтернативы хрустальный грёзовый замок. Хорошо это или плохо? На эту особенность рассказов Толстой обратил внимание критик А.Генис. Учащимся предлагается порассуждать над высказыванием критика: “Т.Толстая стремится защититься от мира, выстроить прекрасный метафорический мир на полях биографии героя”.

Рассказ “Соня” (Слайд 10)

Женская проза простым языком говорит о традиционных ценностях, о высших категориях бытия: семья, дети, любовь. Именно тема любви является центральной в рассказе “Соня”. Время действия – предвоенная пора, герои молоды, счастливы, влюблены и полны надежд. Появление нового лица – Сони – вносит приятное разнообразие в жизнь и обещает новое приключение. Соня казалась своим приятелям человеком скучным, наивным, ограниченным, она “была романтична и по-своему возвышенна”. Соня была счастлива своей “полезностью” и даже красавица Ада впоследствии позавидовала ей. В рассказе “проверяются на прочность” истинные романтические ценности, главной из которых является любовь. Соня-то и оказалась самой счастливой потому, что верила в любовь. Мечтательность и романтичность Сони позволяют смеяться над ней, незащищённость даёт возможность обманывать, бескорыстие позволяет эгоистически использовать её.

Учащимся предлагается ответить на вопросы и написать сочинение.

Источники информации

1. Толстая Т.Н. Кысь. – М.,Эксмо, 2000.
2. Толстая Т.Н. Река Оккервиль. Рассказы. – М., Подкова (Эксмо-Пресс), 2002.
3. Толстая Т.Н. Изюм. Сборник рассказов.– М., 2002.
4. Толстая Т.Н. Белые стены.– М., Эксмо, 2004.
5. Вайль П., Генис А. Городок в табакерке: Проза Татьяны Толстой // Звезда.-1990.– №8.
6. Фолимонов С.С. Рассказы Т.Н.Толстой на уроках внеклассного чтения // Литература в школе.– 2006.– №2.
7. Гайсина А.К. Время в художественном произведении // Литература в школе.-2008.– №11.
8. Холодяков И.В. “Другая проза”: обретения и потери // Литература в школе.– 2003.– №1.
9. Современная русская литература: Учеб.пособие для старшеклассников и поступающих в вузы // Под ред. проф. Б.А. Ланина.-М., Вентана-Граф, 2006.

Автор Толстая Татьяна Никитична

Чистый лист

Жена как прилегла в детской на диване - так и заснула: ничто так не выматывает, как больной ребенок. И хорошо, пусть там и спит. Игнатьев прикрыл ее пледом, потоптался, посмотрел на разинутый рот, изможденное лицо, отросшую черноту волос - давно уже не притворялась блондинкой, - пожалел ее, пожалел хилого, белого, опять вспотевшего Валерика, пожалел себя, ушел, лег и лежал теперь без сна, смотрел в потолок.

Каждую ночь к Игнатьеву приходила тоска. Тяжелая, смутная, с опущенной головой, садилась на краешек постели, брала за руку - печальная сиделка у безнадежного больного. Так и молчали часами - рука в руке.

Ночной дом шуршал, вздрагивал, жил; в неясном гуле возникали проплешины - там собачий лай, там обрывок музыки, а там постукивал, ходил то вверх, то вниз по ниточке лифт - ночная лодочка. Рука в руке с тоской молчал Игнатьев; запертые в его груди, ворочались сады, моря, города, хозяином их был Игнатьев, с ним они родились, с ним были обречены раствориться в небытии. Бедный мой мир, твой властелин поражен тоской. Жители, окрасьте небо в сумеречный цвет, сядьте на каменные пороги заброшенных домов, уроните руки, опустите головы - ваш добрый король болен. Прокаженные, идите по пустынным переулочкам, звоните в медные колокольчики, несите плохие вести: братья, в города идет тоска. Очаги заброшены, и зола остыла, и трава пробивается между плит там, где шумели базарные площади. Скоро в чернильном небе взойдет низкая красная луна, и, выйдя из развалин, первый волк, подняв морду, завоет, пошлет одинокий клич ввысь, в ледяные просторы, к далеким голубым волкам, сидящим на ветвях в черных чащах чужих вселенных.

Игнатьев плакать не умел и потому курил. Малень­кими, игрушечными зарницами вспыхивал огонек. Игнатьев лежал, тосковал, чувствовал табачную горечь и знал, что в ней - правда. Горечь, дым, крошечный оазис света во тьме - это мир. За стеной прошумел водопроводный кран. Землистая, усталая, дорогая жена спит под рваным пледом. Разметался беленький Валерик хилый, болезненный росточек, жалкий до спазм - сыпь, желёзки, темные круги под глазами. А где-то в городе, в одном из освещенных окон, пьет красное вино и смеется не с Игнатьевым неверная, зыбкая, уклончивая Анастасия. Погляди на меня... но она усмехается и отводит взгляд.

Игнатьев повернулся на бок. Тоска придвинулась к нему ближе, взмахнула призрачным рукавом - выплыли корабли вереницей. Матросы пьянствуют с туземками по кабакам, капитан засиделся на веранде у губерна­тора (сигары, ликеры, ручной попугай), вахтенный оста­вил свой пост, чтобы поглазеть на петушиный бой, на бородатую женщину в пестром лоскутном балагане; ти­хо отвязались канаты, подул ночной ветерок, и старые парусники, поскрипывая, выходят из гавани неведомо куда. Крепко спят по каютам больные дети, маленькие доверчивые мальчики; посапывают, зажав игрушку в ку­лачке; одеяла сползают, покачиваются пустынные палу­бы, в непроглядную тьму с мягким плеском уплывает стая кораблей, и разглаживаются на теплой черной глади узкие стрельчатые следы.

Тоска взмахнула рукавом - расстелила бескрайнюю каменистую пустыню - иней блестит на холодной ска­листой равнине, равнодушно застыли звезды, равнодуш­но чертит круги белая луна, печально звякает уздечка мерно ступающего верблюда, - приближается всадник, закутанный в полосатую бухарскую промерзшую ткань. Кто ты, всадник? Отчего отпустил поводья? Зачем закутал лицо? Дай отвести твои окоченевшие руки! Что это, всадник, ты мертв?.. Рот всадника зияет бездонным про­валом, спутаны волосы, и глубокие скорбные борозды прочертили на щеках тысячелетиями льющиеся слезы.

Взмах рукава. Анастасия, блуждающие огни над бо­лотной трясиной. Что это гукнуло в чаще? Не надо огля­дываться. Жаркий цветок манит ступить на пружиня­щие коричневые кочки. Погуливает редкий неспокой­ный туман - то приляжет, то повиснет над добрым ма­нящим мхом; красный цветок плавает, мигает через бе­лые клубы: сюда иди, сюда иди. Один шаг - разве это страшно? Еще один шаг - разве ты боишься? Мохнатые головы стоят во мху, улыбаются, подмигивают всем ли­цом. Гулкий рассвет. Не бойся, солнце не встанет. Не бойся, у нас еще есть туман. Шаг. Шаг. Шаг. Плавает, смеется, вспыхивает цветок. Не оглядываться!!! Я думаю, дастся в руки. Я так думаю, что все-таки дастся. Дастся, я думаю. Шаг.

И-и-и-и-и, - застонало в соседней комнате. Толчком прыгнул Игнатьев в дверь, кинулся к зареше­ченной кроватке - что ты, что ты? Вскинулась спутан­ная жена, задергали, мешая друг другу, простыни, одея­ло Валерика - что-то делать, двигаться, суетиться! Бе­ленькая голова заметалась во сне, забредила: ба-да-да, ба-да-да! Быстрое бормотанье, отталкивает руками, успокоился, повернулся, улегся... Ушел в сны один, без ма­мы, без меня, по узенькой тропочке под еловые своды.

«Что это он?» - «Опять температура. Я здесь лягу». - «Лежи, я плед принес. Подушку сейчас дам». - «Вот так он до утра будет. Прикрой дверь. Хочешь есть, там сыр­ники». - «Не хочу, ничего не хочу. Спи».

Тоска ждала, лежала в широкой постели, подвину­лась, дала место Игнатьеву, обняла, положила голову ему на грудь, на срубленные сады, обмелевшие моря, пе­пелища городов.

Но еще не все убиты: под утро, когда Игнатьев спит, откуда-то из землянок выходит Живое; разгребает обго­ревшие бревна, сажает маленькие ростки рассады: пласт­массовые примулы, картонные дубки; таскает кубики, возводит времянки, из детской лейки наполняет чаши морей, вырезает из промокашки розовых пучеглазых крабов и простым карандашом проводит темную изви­листую черту прибоя.

После работы Игнатьев не сразу шел домой, а пил с другом в погребке пиво. Он всегда торопился, чтобы за­нять лучшее место - в уголке, но это удавалось редко. И пока он спешил, обходя лужи, ускоряя шаг, терпеливо пережидая ревущие реки машин, за ним, затесавшись среди людей, поспешала тоска; то там, то тут вынырива­ла ее плоская, тупая головка. Отвязаться от нее не было никакой возможности, швейцар пускал ее и в погребок, и Игнатьев радовался, если друг приходил быстро. Ста­рый друг, школьный товарищ! Он еще издали махал ру­кой, кивал, улыбался редкими зубами; над старой зано­шенной курткой курчавились редеющие волосы. Дети у него были уже взрослые. Жена от него давно ушла, а снова жениться он не хотел. А у Игнатьева было все на­оборот. Они радостно встречались, а расходились раз­драженные, недовольные друг другом, но в следующий раз все повторялось сначала. И когда друг, запыхавшись, кивал Игнатьеву, пробираясь среди спорящих столиков, то в груди Игнатьева, в солнечном сплетении, поднима­ло голову Живое и тоже кивало и махало рукой.

Они взяли пиво и соленые сушки.

Я в отчаянии, - говорил Игнатьев, - я просто в отчаянии. Я запутался. Как все сложно. Жена - она свя­тая. Работу бросила, сидит с Валерочкой. Он болен, все время болен. Ножки плохо ходят. Маленький такой ога­рочек. Чуть теплится. Врачи, уколы, он их боится. Кри­чит. Я его плача слышать не могу. Ему главное - уход, ну, она просто выкладывается. Почернела вся. Ну а я до­мой идти просто не могу. Тоска. Жена мне в глаза не смо­трит. Да и что толку? Валерочке «Репку» на ночь почи­таю, все равно - тоска же. И все вранье, если уж репка за­села - ее не вытащишь. Я-то знаю. Анастасия... Зво­нишь, звонишь - ее дома нет. А если дома- о чем ей со мной говорить? О Валерочке? О службе? Плохо, понима­ешь, - давит. Каждый день даю себе слово: завтра вста­ну другим человеком, взбодрюсь. Анастасию забуду, заработаю кучу денег, вывезу Валерочку на юг... Квартиру отремонтирую, буду бегать по утрам... А ночью - тоска.

Я не понимаю, - говорил друг, - ну что ты вы­кобениваешься? У всех примерно такие обстоятельства, в чем дело? Живем же как-то.

Ты пойми: вот тут, - Игнатьев показывал на грудь, - живое, живое, оно болит!

Ну и дурак, - друг чистил зуб спичкой. - Пото­му и болит, что живое. А ты как хотел?

А я хочу, чтоб не болело. А мне вот тяжело. А я вот, представь себе, страдаю. И жена страдает, и Валероч­ка страдает, и Анастасия, наверное, тоже страдает и выключает телефон. И все мы мучаем друг друга.

Ну и дурак. А ты не страдай.

А я не могу.

Ну и дурак. Подумаешь, мировой страдалец! Ты просто сам не хочешь быть здоровым, бодрым, подтяну­тым, не хочешь быть хозяином своей жизни.

Я дошел до точки, - сказал Игнатьев, вцепился руками в волосы и тускло смотрел в измазанную пеной кружку.

Баба ты. Упиваешься своими придуманными му­чениями.

Нет, не баба. Нет, не упиваюсь. Я болен и хочу быть здоровым.

А коли так, отдай себе отчет: больной орган необ­ходимо ампутировать. Как аппендикс.

Игнатьев поднял голову, изумился.

То есть как?

Я сказал.

В каком смысле ампутировать?

В медицинском. Сейчас это делают.

Друг оглянулся, понизив голос, стал объяснять: есть такой институт, это недалеко от Новослободской, так там это оперируют; конечно, пока это полуофициально, частным образом, но можно. Конечно, врачу надо дать на лапу. Люди выходят совершенно обновленные. Разве Игнатьев не слышал? На Западе это поставлено на широ­кую ногу, а у нас - из-под полы. Косность потому что. Бюрократизм.

Игнатьев слушал ошеломленный.

Но они хотя бы… на собаках сначала экспериментировали?

Друг постучал себе по лбу.

Ты думай, а потом говори. У собак ее нет. У них рефлексы. Учение Павлова.

Игнатьев задумался.

Но ведь это же ужасно!

А чего тут ужасного. Великолепные результаты: необычайно обостряются мыслительные способности. Растет сила воли. Все идиотские бесплодные сомнения полностью прекращаются. Гармония тела и... э-э-э... мозга. Интеллект сияет как прожектор. Ты сразу наме­тишь цель, бьешь без промаха и хватаешь высший приз. Да я ничего не говорю - что я, тебя заставляю? Не хочешь лечиться, ходи больной. Со своим унылым носом. И пусть твои женщины выключают телефон.

Игнатьев не обиделся, покачал головой: женщины, да…

Женщине, чтоб ты знал, Игнатьев, будь она хоть Софи Лорен, надо говорить: пшла вон! Тогда и будет уважать. А так-то, конечно, ты не котируешься.

Да как я ей такое скажу? Я преклоняюсь, трепещу…

Во-во. Трепещи. ...